БЕГУЩИЕ ПО ВОЛНАМ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

БЕГУЩИЕ ПО ВОЛНАМ

На старинных географических картах поперек большой небесно-голубой кляксы, растекшейся между восточными рубежами Евразии и западным побережьем обеих Америк, значится: Великий Тихий океан. Как известно, Тихим крупнейший из соленых водоемов планеты назвал выдающийся португальский мореплаватель Фернан Магеллан, хотя эпитет «великий», предложенный в 1752 году французским географом Жаком Бюашем, куда точнее. Магеллану повезло дважды: во-первых, он не испытал ни одной бури, пересекая западным путем необозримую водную пустыню, а во-вто рых, его название оказалось наиболее популярным и почти сразу же украсило географические карты. Но было некогда у Тихого океана и третье имя – Mar del Sur, то есть Южное море в буквальном переводе с испанского. Так его окрестил за шесть лет до кругосветного путешествия Магеллана конкистадор Васко Нуньес де Бальбоа, прорубавшийся со своим отрядом через непроходимую сельву на Панамском перешейке. В конце сентября 1513 года он взобрался на высокую гору и первым из европейцев увидел слепящую синеву великого океана.

А на берегу разыгралось красочное театрализованное представление. Васко Нуньес был глубоко набожным человеком и потому сначала «вознес хвалу господу нашему Иисусу Христу и его всеблагой матери, деве Марии». А затем в латах и парадном облачении, со знаменем в левой руке и обнаженным мечом в правой он вошел в воду и объявил Южное море «со всеми его землями, побережьями, гаванями и островами» владением испанской короны. Нотариус подготовил официальный документ о вступлении во владение морем, и Бальбоа его завизировал. Вторым на грамоте расписался священник, неизменно принимавший участие в подобного рода экспедициях, а третья подпись принадлежит человеку, имя которого скоро станет куда более известным, чем имя Васко Нуньеса, – Франсиско Писарро, бывшему свинопасу и будущему покорителю империи инков.

Акватория Тихого океана вместе с прилегающими к нему морями – это без малого 179 миллионов квадратных километров, что значительно больше площади всей земной суши (149 миллионов квадратных километров). Он по праву считается величайшим из океанов планеты, поскольку почти равен по площади трем другим – Атлантическому, Индийскому и Северному Ледовитому вместе взятым, и охватывает свыше трети поверхности Земли. Кроме того, ему принадлежит заслуженное первое место по числу островов, которые щедро рассыпаны на его тысячемильных просторах. За исключением Новой Гвинеи и Новой Зеландии, на которые приходится львиная доля островной суши (Новая Гвинея – второй по величине остров в мире площадью 829 тысяч квадратных километров), все остальные – сущая мелочь, ничтожные клочки земной тверди вулканического или кораллового происхождения. Одни из них – убежденные анахореты, предпочитающие жить в гордом одиночестве, а другие образуют причудливые архипелаги, протянувшиеся на десятки и сотни километров. Эта жемчужная россыпь распределяется крайне неравномерно, кучкуясь преимущественно в центральных и юго-западных областях величайшего океана планеты. Островной мир Тихого океана, лежащий между Австралией и Малайским архипелагом на западе и широкой полосой лишенных островов вод на севере, востоке и юге, выделяемый иногда в самостоятельную часть света, принято называть Океанией. Первым, кто сумел с грехом пополам разобраться в этой каше, был известный французский исследователь Жюль Себастьен Дюмон-Дюрвиль (1790–1842), океанограф и морской офицер, предложивший в 1832 году разбить океанические острова на три большие группы – Микронезию, Меланезию и Полинезию. Такое членение, основанное на этнических, культурных и географических особенностях, с некоторыми оговорками сохраняется до сих пор.

Австралия и Океания

Микронезия – это мир малых островов (Марианские, Каролинские, Маршалловы и острова Гилберта), простирающийся к востоку от Филиппин до линии перемены дат. (Линия перемены дат – 180-й меридиан, разделяющий Тихий океан практически пополам. Суда, идущие с востока на запад, пересекая эту границу, прибавляют сутки, а идущие в противоположном направлении – убавляют.) Острова Микронезии большей частью кораллового происхождения, чуточные плоские лепешки, возвышающиеся над уровнем моря на считанные метры, и только некоторые из них являются «высокими» вулканическими островами. Численность населения Микронезии до начала европейской колонизации оценивается по-разному – от 80 до 200 тысяч человек.

Меланезийские острова значительно крупнее и разнообразнее, а число их коренных обитателей до прихода европейцев составляло 2,3 миллиона человек, причем 2 миллиона приходилось на Новую Гвинею, а 300 тысяч – население собственно Меланезии. Своим названием острова этого региона обязаны темному цвету кожи аборигенов, хотя в этническом, культурном и даже лингвистическом отношении меланезийцы, пожалуй, наименее однородная публика. По другой версии, происхождение топонима «Меланезия» связано с особенностями гористого рельефа островов этой группы, которые с борта приближающихся кораблей казались угольно-черными на фоне морской синевы. Эти острова имеют преимущественно материковое или вулканическое происхождение. Кроме Новой Гвинеи, второго по величине острова планеты, с ее горными пиками, уходящими за облака, девственными лесами и мангровыми зарослями, в состав Меланезии входят Соломоновы острова, архипелаг Бисмарка, Новая Каледония и Новые Гебриды, плодородные острова Фиджи и целый ряд более мелких островных групп.

Полинезия – совокупность бесчисленных вулканических и коралловых островов, самый большой регион Океании. Если мысленно начертить на карте Тихого океана гигантский треугольник, вершинами которого будут Гавайские острова на севере, остров Пасхи на востоке и Новая Зеландия на юго-западе, то внутри него как раз разместится вся Полинезия – крохотные зернышки суши, затерявшиеся в безмерных далях равнодушных морских просторов. Пока не появились европейцы, полинезийцев насчитывалось, по разным оценкам, от 550 тысяч до 1,1 миллиона человек.

Малайзия и Индонезия

В свое время выдающийся британский мореплаватель Джеймс Кук, тот самый, которого съели злые дикари из песни Высоцкого, испытал настоящее потрясение, когда услышал, что полинезиец родом с острова Таити, сопровождавший его в первом плавании, запросто объясняется с новозеландскими маорийцами и вполне удовлетворительно – с малайцами. Быть может, Кук несколько преувеличил схожесть полинезийских языков, но факт остается фактом: речь маори, таитян, коренных обитателей Маркизских островов, Гавайского архипелага и острова Пасхи несет бесспорные черты достаточно близкого родства. Да и культура, верования и обычаи полинезийцев тоже имеют между собой немало общего. Такая этническая однородность тем более удивительна, что архипелаги и острова Полинезии рассыпаны в пределах морского ареала, простирающегося на 50 миллионов квадратных километров – в два с лишним раза больше территории бывшего Советского Союза.

Позднее выяснилось, что меланезийские и микронезийские наречия опять-таки большей частью восходят к малайскому. И что уже совсем поразительно, коренное население острова Мадагаскар тоже говорит на языке, родственном языкам Индонезии и Океании, хотя от Юго-Восточной Азии его отделяют тысячи километров Индийского океана, а от берегов Африки, где отмечены принципиально иные языковые семьи, – только узкий Мозамбикский пролив. Подобная лингвистическая и культурная гомогенность настоятельно требует внятного истолкования, равно как и сам факт обитаемости почти всех тихоокеанских островов. Европейцы исследовали Океанию на протяжении 300 лет – с XVI по XVIII столетие – и практически всюду находили людей, живших будто в каменном веке, но которые тем не менее были искусными земледельцами и блестящими мореходами. Каким таким чудом примитивные аборигены, не знавшие металлов, гончарного мастерства и ткачества, сумели заселить крохотные бесчисленные острова, разделенные тысячекилометровыми водными пространствами?

В гипотезах недостатка не было. Географ и филолог А. М. Кондратов пишет, что полинезийцев «одно время считали потомками таинственной “белой расы”, то ли неведомо откуда появившейся сначала в Южной Америке, а затем и в Полинезии, то ли пришедшей из Европы, то ли возникшей на “континенте Му” – тихоокеанском собрате легендарной Атлантиды». Однако довольно скоро выяснилось, что к европеоидам они не имеют ровным счетом никакого отношения, а являются особой ветвью южных монголоидов, о чем говорят их высокий рост, длинные прямые или волнистые волосы и светло-корич невый или желто-оливковый цвет кожи. Дюмон-Дюрвиль полагал, что в центре Тихого океана некогда существовал огромный материк Пацифида, канувший в морскую пучину, а острова Меланезии и Полинезии есть не что иное, как осколки горных цепей утонувшего континента. Полинезийцев и меланезийцев он объявил деградировавшими потомками носителей высокой цивилизации Пацифиды. Излишне говорить, что современная наука начисто опровергает существование в недавнем геологическом прошлом материка или крупного архипелага в центральной части Тихого океана, да и гипотеза автохтонного происхождения океанийцев не выдерживает самой элементарной критики. (Автохтоны – от греческого autos «сам» и chthonos «земля» – первоначальное, исконное, не пришлое население страны.) Во всяком случае, у специалистов она явно не в чести.

Но если народы Океании – не автохтоны, а переселенцы, то следует признать, что именно они впервые в истории вышли на просторы Великого океана и заселили его бесчисленные острова. Люди, не имевшие понятия о железных инструментах и простейшем навигационном оборудовании, сотворили настоящее чудо, перед которым бледнеют не только подвиги норманнов в Северной Атлантике, но и трансокеанские плавания европейцев несколько столетий спустя. Мы не сильно погрешим против истины, если скажем, что предки островитян были самыми выдающимися мореходами нашей планеты, ибо каботажные плавания в Тихом океане исключаются по определению. Чтобы преодолеть сотни и тысячи миль, разделяющие соседние архипелаги, нужно решиться на отчаянный шаг – выйти в открытое море, навсегда оставив берег (португальские капитаны, например, даже в XV веке старались не терять землю из вида). Откуда же пришли эти бесстрашные морские номады? Они слагали песни о вечно убегающем горизонте.

Рукоять моего рулевого весла рвется к действию,

Имя моего весла – Кауту-ки-те-ранги.

Оно ведет меня к туманному, неясному горизонту,

К горизонту, который расстилается перед нами,

К горизонту, который вечно убегает,

К горизонту, который вечно надвигается,

К горизонту, который внушает сомнения,

К горизонту, который вселяет ужас.

Это горизонт с неведомой силой,

Горизонт, за который еще никто не проникал.

Над нами – нависающие небеса,

Под нами – бушующее море.

Впереди – неизвестный путь,

По нему должна плыть наша ладья.

Эту песню записал выдающийся этнограф и блистательный знаток полинезийской культуры Те Ранги Хироа (Питер Бак), ирландец по отцу и маориец по матери, одним из первых реконструировавший пути заселения Океании. Об этом – его замечательная книга «Мореплаватели солнечного восхода».

Те Ранги Хироа (Питер Бак)

Доброжелательные полинезийцы совершенно очаровали европейских путешественников. Особенно хороши были женщины, обходившиеся минимумом одежды и готовые дарить любовь первому встречному. Удивительная свобода нравов, пышная тропическая растительность под лучами щедрого южного солнца и ощущение вечного праздника оживляли в памяти миф об утраченном земном рае или благословенной Аркадии – вымышленной патриархальной стране, где реки текут молоком и медом. Вот, например, какие восторженные строки посвятил острову Таити один из участников экспедиции французского мореплавателя Луи Бугенвиля.

Остров показался мне таким, что я сразу назвал его «Утопия», тем самым именем, которое дал Томас Мор своей идеальной республике. Название, мною выбранное, подходит стране, возможно единственной на всей Земле, где люди живут, не зная ни пороков, ни предрассудков, ни забот, ни внутренних раздоров.

А философ-просветитель Дени Дидро в своем «Добавлении к путешествию господина Бугенвиля» изобразил таитян как «детей природы».

Разумеется, европейцы заблуждались. Очень скоро им пришлось столкнуться и с жесткими сословными перегородками, и с родовитой аристократией, возводившей свое происхождение к богам, и с запутанной системой запретов и предписаний (полинезийское слово «табу» вошло со временем во многие языки), и с человеческими жертвоприношениями, и даже с каннибализмом. Идиллией на островах Южных морей ничуть не пахло. Столь же ошибочным оказалось представление о полинезийцах как о беспечном и праздном народе, получающем дары природы в готовом виде безо всякой затраты труда. Первые исследователи находили технику и хозяйство островитян крайне примитивными, что в действительности было совсем не так.

Да, в Полинезии не знали лука и стрел, гончарного ремесла, металлов и ткачества, но как туземцы могли изготовить глиняный горшок или железный топор, если на мелких островах Океании нет ни глины, ни рудных месторождений? Для чего нужны лук и стрелы, если островная фауна крайне бедна? А вот на Новой Гвинее и в Меланезии, где все же есть на кого охотиться, лук и стрелы были давно и хорошо известны. Да и с гончарным ремеслом у папуасов и меланезийцев дела обстояли вполне благополучно, поскольку глины имелось в достатке. Что же касается ткацкого мастерства, то в условиях мягкого тропического климата аборигены прекрасно обходились элементарной набедренной повязкой, выделанной из тапы – битого луба. Но когда полинезийцы заселили Новую Зеландию с ее куда более суровым климатом, сразу же появились льняные плащи и накидки и был изобретен хитроумный способ ручного тканья.

Кокосовая и саговая пальма, хлебное дерево, бананы и корнеплоды (ямс, таро, батат), ставшие впоследствии визитной карточкой островной флоры, вместе с домашними животными и птицей (собаки, свиньи, куры) были завезены переселенцами за несколько веков до появления европейцев. Островитяне добились неплохих успехов в мотыжном земледелии (некоторые ученые выделяют особый хозяйственный культурный подтип – океанийский) и были отменными рыбаками. В Микронезии и Меланезии даже существовало своеобразное денежное обращение: в качестве всеобщего эквивалента использовались скорлупки кокосовых орехов, круглые раковины моллюсков, нанизанные на веревку, и перья райских птиц. Между прочим, «перьевые» деньги были весьма трудоемки в изготовлении. На микронезийском острове Яп в большом ходу была экзотическая каменная валюта: диаметр таких монет достигал порой 4 метров. А вот полинезийцы денег не знали и были совершенно равнодушны к торговле, но зато широко практиковали общественное разделение труда и рабовладение. Этнографы описывают у них сложную кастовую систему (знать, жречество, воины, ремесленники и др.), а на отдельных архипелагах социальная дифференциация привела к образованию зачаточных форм государства.

Особо надо отметить богатейшую мифологическую и религиозную традицию полинезийцев, которая нередко эксплуатирует чрезвычайно абстрактные понятия (пустота, мрак, бездна, мысль, зачатие, правитель вещей, находящихся наверху, и т. д.) и потому с большим трудом поддается переводу на европейские языки. Некоторые ученые ставят путаную и сложную религиозную систему островитян в один ряд с древнеегипетской или древнеиндийской.

В судостроении, мореплавании и навигации все народы Океании достигли небывалых высот, но все же первыми среди равных опять-таки приходится назвать полинезийцев. Океанийцы строили суда двух типов: лодки с одним или двумя балансирами и двухкорпусные лодки – катамараны. Суда первого типа представляли собой изящный узкий челнок, к обоим бортам которого с помощью поперечных перемычек крепился балансир (или аутригер) в форме длинного куска легкого дерева. Балансир лишь слегка касался воды, поскольку играл роль противовеса, увеличивающего остойчивость такой легкой и узкой лодки. Чтобы защитить верткое суденышко от ударов океанских волн, на борта долбленого челнока нашивались доски, которые крепили к шпангоутам и килю с помощью прочного шнура из волокон кокосовых орехов. Шнур пропускался через отверстия, просверленные по краям досок. В полинезийской песне о мастерах-судостроителях поется:

Проденешь ее изнутри – она выйдет снаружи,

Проденешь ее снаружи – она выйдет изнутри,

Туже затяни ее, крепче завяжи ее!

Подветренную сторону корпуса лодки, напоминающей каноэ, делали почти плоской, а борт, обращенный к балансиру, – выпуклым. Подобная форма кажется несуразной только на первый взгляд, а в действительности говорит о неплохом знании законов гидродинамики. Лодки с балансиром были весьма популярны в Микронезии, но их хорошо знали и туземцы двух других регионов Океании – полинезийцы и меланезийцы. Ходили они обычно под треугольным парусом, изготовленным из циновок или листьев пандануса (род древовидных растений). Треугольный парус был знаком еще арабам, от которых его позаимствовали народы Средиземноморья; норвежские викинги, впервые увидев непривычные треугольники на мачтах итальянских кораблей, назвали их «латинскими». Сегодня это слово стало морским термином.

Океанийский треугольный парус имеет свои особенности. Его острие направлено вниз, а в верхней части он имеет глубокий дугообразный вырез, так что вся конструкция напоминает по форме клешню краба и обладает весьма высоким коэффициентом полезного действия. При попутном ветре океанийские лодки с балансиром легко скользят по волнам, развивая скорость до 20 узлов (около 40 километров в час; узел – 1 морская миля в час; морская миля равна 1,852 километра). Это очень приличная величина, которая доступна далеко не всякой современной яхте и даже моторной лодке. Правда, у стремительных и поворотливых челноков с балансиром было два недостатка, осложнявших кораблевождение. Немецкий путешественник Пауль Вернер Ланге пишет:

Поскольку паруса из циновки невозможно зарифить тем же способом, что полотняные, при штормовой погоде, чтобы уменьшить площадь парусности, приходилось прибегать к помощи фалов. Кроме того, существовала еще одна трудность, свойственная лодкам с балансиром. Балансир, служащий противовесом парусу, наполненному ветром, должен быть всегда повернут к ветру. Поэтому на лодках с балансиром невозможно сделать поворот оверштаг способом, который обычно практикуется на парусных судах (поворот парусного судна против ветра с одного галса на другой, когда судно пересекает линию ветра носом. – Л. Ш.). Проблема решается настолько же просто, насколько и гениально. Лодку кладут в положение галфинд, то есть бортом к ветру, свободно отпускают парус, травят шкот и поворачивают всю оснастку вокруг мачты так, что корма превращается в нос. Как только парус поднят, галс закреплен, а рулевое весло перенесено на другой конец лодки, можно продолжать плавание.

Галс в данном случае означает не курс судна от поворота до поворота («Поворачивай на другой галс!» – кричал попугай Сильвера в «Острове сокровищ»), а корабельную снасть, удерживающую на должном месте нижний наветренный угол паруса. Иными словами, балансирные лодки океанийцев могли без труда ходить круто к ветру, только переход с галса на галс (а вот здесь галс означает «курс») осуществлялся несколько необычным способом, при котором нос и корма менялись местами.

Если лодки обитателей Микронезии были сравнительно невелики, то меланезийские суда – лакатои – нередко достигали в длину 18 метров и оснащались сложной системой балансиров, иногда из нескольких штук. Такие лодки имели два больших треугольных паруса, направленных острием вниз, с дугообразной выемкой наверху (уже знакомая нам клешня краба), и вмещали до 50 воинов или свыше 30 тонн полезного груза. Между фальшбортом и балансиром устанавливалась платформа, на которой размещались запасы продовольствия и груз. Суда подобного типа с высоко вздыбленными кормой и носом богато украшались цветными изображениями людей и животных и перламутровыми инкрустациями, а на форштевень насаживали панцири крупных улиток и талисман – резную деревянную фигурку духа-покро вителя. Бывало, что здесь же торчали отрубленные головы врагов – пиратские трофеи. П. Ланге пишет:

Еще на рубеже XIX и XX веков можно было наблюдать, как в конце сентября или начале октября, когда перестает дуть юго-восточный пассат, большие караваны парусных посудин, нагруженных глиняными горшками, покидали Порт-Морсби и окрестные деревни. Их путь лежал к устьям рек, впадающих в залив Папуа, где доставленный товар обменивался на саго и древесину – материал для строительства балансиров.

Однако, несмотря на столь впечатляющие успехи в судостроении, меланезийцы были все же куда б?льшими «домоседами», чем жители Полинезии и Микронезии. Их родина была значительно обширнее и плодороднее маленьких островков в других районах Океании, поэтому дальние морские странствия в поисках неведомых земель виделись меланезийцам пустой забавой. Они были вполне равнодушны к «вечно убегающему горизонту», а их плавания чаще всего преследовали совсем иные цели – или прибыльную торговлю, или захват военной добычи. Подобно норманнам меланезийцы были купцами и пиратами.

Абсолютные чемпионы океанийского судостроения – полинезийцы. Кроме балансирных лодок различных типов, предназначенных для ближнего плавания, они строили катамараны – двухкорпусные парусники внушительных размеров, способные преодолевать тысячи миль открытого океана. Как правило, длина таких лайнеров не превышала 20 метров, но нередко мастера спускали на воду 30-метровые или даже 40-метровые корабли, принимавшие на борт от 50 до 150 человек (до 300, по некоторым данным). На прочный киль и шпангоуты нашивали доски, пригоняя их друг к другу без малейшего зазора, так что конопатить внешний борт нужды не было. Обшивка фиксировалась вышеописанным способом – с помощью крепкого шнура, выделанного из волокон кокосовых орехов. Остов полинезийского катамарана – это две одинаковые большие лодки, соединенные между собой поперечными балками, на которые настилалась платформа. Такое оригинальное конструктивное решение позволяло не только взять на борт значительный груз, но и придавало судну хорошую остойчивость, сохраняя прекрасные ходовые качества.

Парусная оснастка двухкорпусных лодок дальнего следования у полинезийцев непрерывно эволюционировала. П. Ланге пишет, что первые катамараны несли на подвет ренном корпусе две вертикальные мачты с треугольными парусами, но со временем их место занял алебардо об разный парус (в виде половинки клешни краба) на одной-единственной мачте. Еще позже появился типичный океанийский треугольный парус, который устанавливали на короткой мачте, наклоненной вперед. Лодки подобной конструкции первым из европейцев увидел в XVII веке голландский мореплаватель Абель Тасман у берегов архипелага Тонга. Они резво бегали по волнам, оставляя за собой пенный след и развивая приличную скорость – не менее 8 узлов. А к XVIII столетию, когда у островов Тонга появились корабли Дж. Кука, полинезийцы реконструировали не только парусную оснастку, но и профиль своих катамаранов. Теперь корпус с наветренной стороны стали делать меньших размеров и широко практиковать точно такой же способ поворота, как у микронезийских балансирных лодок.

На палубе полинезийских судов, функцию которой выполняла платформа между корпусами, отводилось место для очага и размещались хижина, груз и продовольствие. Слово – П. Ланге.

Набор продуктов в дорогу состоял из большого количества вкусных «консервов», которые брали с собой в плавания, длившиеся неделями. Например, пои – кашеобразное, слегка кислое, очень долго хранящееся любимое кушанье полинезийцев, приготавливаемое из муки клубней таро, сушеные бататы и плоды хлебных деревьев, мелко нарезанная сердцевина плодов пандануса и вяленая рыба. Запеченные клубни ямса могли оставаться годными в пищу целый год, а кокосовые орехи, которые везли с собой в огромных количествах, являлись не только очень вкусной едой, но и дополнительным запасом жидкости.

Погрузив на борт своих вместительных двухкорпусных лодок запас провианта, женщин, небогатый скарб, домашних животных и культурные растения, «плывущие вдаль», как именовали себя полинезийские мореходы, навсегда покидали родные берега и уходили в неведомое, без устали штурмуя тихоокеанские горизонты. Размах и дерзость их начинаний не имеет аналогов в истории человечества: оставив за кормой архипелаги Западной Полинезии, они за несколько столетий расселились по всему Великому океану, проникнув до Гавайских островов, Новой Зеландии, острова Пасхи, берегов Американского континента и границы антарктических паковых льдов. И если вспомнить, что суда полинезийцев строились исключительно с помощью таких простейших инструментов, как акульи зубы, каменные тесла и раковины моллюсков, и не имели ни одной металлической детали, то уважение к этим морским бродягам возрастает стократ.

Мы говорили о трех основных разновидностях океанийских лодок, но в действительности их было, конечно же, много больше, причем некоторые считались пустячком, не заслуживающим упоминания. Об этом хорошо рассказал Те Ранги Хироа.

Небольшой долбленый челнок, необходимый каждой семье, чтобы добывать пищу на море… мог выдолбить любой туземец, но только опытный ремесленник мог расколоть дерево на доски, придать им форму, пригнать их друг к другу и ошвартовать более крупные лодки. Эта работа требовала большой тщательности и специальной сноровки. Однажды самоанский мастер-плотник перечислял мне различные типы самоанских лодок. При этом он не упомянул обыкновенный долбленый челнок, называемый «паопао».

– Вы пропустили паопао, – сказал я.

Он бросил на меня презрительный взгляд:

– Да разве паопао – лодка?

Чтобы уверенно пересекать тихоокеанские просторы почти в любых направлениях, полинезийские мореходы должны были овладеть непростым искусством навигации вдали от берегов. Пускаться в далекое плавание на авось, не имея представления о господствующих течениях и ветрах, – затея безнадежная и смертельно опасная. Океанийцы, шлифуя навыки кораблевождения из года в год на протяжении веков, сделались непревзойденными навигаторами. Не имея ни секстана, ни компаса, ни лага, они безошибочно находили дорогу посреди убийственно однообразной водной пустыни. Днем им указывали верное направление солнце, устойчивый ветер, висящие в небе птицы, кучевые облака, неподвижно застывшие над клочком далекой суши, и морская зыбь (движение волн в Тихом океане отличается редким постоянством), а ночью ориентировались по звездам, хотя в тропических широтах это весьма нелегкая задача. Но первопроходцы Южных морей досконально изучили звездное небо и прекрасно знали, когда и какие звезды появляются над горизонтом. Они следили за их движением по небосводу, а путеводные светлячки, висящие низко над горизонтом, помогали им отыскать нужное направление. Они могли по памяти описать положение небесных светил в разные времена года, что вполне заменяет компас при почти всегда безоблачном экваториальном небе.

Кроме того, в распоряжении океанийских мореплавателей имелось весьма оригинальное изобретение – так называемая прутиковая морская карта, помогавшая вычислить оптимальный курс среди редкой путаницы тихоокеанских архипелагов. Разумеется, это причудливое и хаотическое переплетение стебельков и раковин даже отдаленно не напоминало карты европейцев на бумаге или пергаменте, но полинезийские моряки без труда ориентировались в своей «карте», где раковины морских улиток обозначали острова, а древесные прутья и жилки пальмовых листьев – океанические течения, господствующие ветра и наиболее предпочтительные маршруты. Не следует забывать и о песнях народов Океании (в первую очередь – полинезийских, ибо только они сохранили историческую память о своем далеком прошлом), которые не только славили деяния предков и учили, как строить лодки, но и выступали в качестве своеобразных лоций, поясняющих, как лучше всего добираться от острова к острову. Например, на Гавайских островах удалось записать старинные песни о сотворении мира, и в одной из них повествуется в частности о том, как были «развешаны» на небесах путеводные звезды (перечисляются названия 81 звезды). Указано не только взаимное расположение звезд, но и такие нюансы, над каким островом (из числа обжитых) одна из них поднимается над горизонтом выше прочих. В древнем таитянском предании говорится:

Поплывем, но куда же нам плыть?

Поплывем на север, под Пояс Ориона.

Курс на это созвездие, которое у таитян именовалось иначе – Меремере, держали бесстрашные моряки, достигшие приблизительно в X веке Гавайского архипелага (впрочем, мнения специалистов на сей счет расходятся – в широком промежутке от VII до XIV столетия). Таити и Гавайские острова разделяет очень большое расстояние – 2 400 морских миль (почти 4 500 километров), и люди, которые умудрились его безболезненно преодолеть, ориентируясь по солнцу, звездам и морской зыби, по праву заслуживают почетного титула великих мореплавателей. Полинезийские песни содержат весьма точные указания по части океанских маршрутов. Известный русский путешественник позапрошлого века О. Е. Коцебу однажды спросил туземцев, каким образом они находят путь от одного острова к другому. Островитяне ответили, что подробное описание морских дорог можно легко отыскать в песнях. Коцебу замечает:

…Достойно удивления, что они на расстоянии 300 миль находят столь незначительный остров, как Гуагам (Гуам. – Л. Ш.), не имея иных путеводителей, кроме звезд и песен.

Да что там Гуам! А остров Пасхи, заселенный примерно в то же время, что и Гавайский архипелаг? Этот ничтожный клочок бесплодной вулканической суши площадью чуть больше 165 квадратных километров, лежащий на крайнем востоке Полинезии, почти в 4 тысячах километров от берегов Южной Америки и в 2–3 тысячах километров от ближайших обитаемых западных островов, был обнаружен в 1722 году голландским мореплавателем Роггевеном. Культура островитян, типично полинезийская по духу, имела целый ряд своеобразных местных черт (например, культ бога домашней и морской птицы, изображавшегося в виде человека с птичьей головой, который нигде больше в Полинезии не встречается), но подавляющее большинство серьезных исследователей не сомневается, что остров был заселен с востока.

Каменные истуканы на острове Пасхи

О знаменитых каменных истуканах, вытесанных из вулканического туфа, наслышаны все, однако эта загадка скорее мнимая, чем подлинная, поскольку каменные изваяния найдены не только на острове Пасхи, но и на Гавайских и Маркизских островах, островах Общества и в Новой Зеландии. По-настоящему ценная находка – дощечки кохау-ронго-ронго с иероглифическими письменами, которые не расшифрованы до сих пор. Правда, Те Ранги Хироа считал, что они теснейшим образом связаны с ритуальными песнопениями во время религиозных церемоний и не являются письменностью в строгом смысле этого слова, но вопрос до сегодняшнего дня остается открытым.

Мореплавание островитян к приходу европейцев находилось в глубоком упадке и представляло собой довольно жалкое зрелище, хотя на груди одного из каменных истуканов можно видеть изображение типично полинезийской ладьи с надутым парусом. Кризис объясняется просто: на острове всегда ощущалась острая нехватка древесины, а к началу XVIII столетия леса были практически полностью сведены. Но выходцы с Маркизских островов, предположительно заселившие Рапануи (местное название острова Пасхи) в середине XII века, были отчаянными моряками, ибо обнаружить единичную точечную цель (165 квадратных километров!), лежащую далеко на отшибе, – задача архисложная. Между прочим, именно по этой причине остров Пасхи является самым уязвимым местом гипотезы Тура Хейердала о западном пути экспансии из Южной Америки. Дело в том, что древние перуанцы плавали на бальсовых плотах, которые не шли ни в какое сравнение по своим мореходным качествам с лодками народов Океании. Эти неуклюжие, неповоротливые суда не могли ходить против ветра и были игрушкой в руках капризной морской стихии. Конечно, чисто теоретически перуанцы могли достичь островов Полинезии, используя мощное Южное пассатное течение, но беда в том, что остров Пасхи лежит вне тропиков, в зоне менее устойчивых ветров и течений. Географ В. И. Войтов пишет:

Благоприятная навигационная обстановка здесь наблюдается не круглый год: лишь в июле – октябре дуют юго-восточные ветры, переходящие порой в восточные; их скорость в два с половиной – три раза меньше, чем в «ядре» юго-восточного пассата; южная ветвь Перуанского течения проходит миль на 300 севернее острова Пасхи.

Впрочем, о различных версиях заселения Океании мы поговорим чуть ниже, а пока разберемся с побудительными мотивами, толкавшими полинезийцев в неизведанные морские дали. Ведь в отличие от своих западных соседей они пренебрегали торговлей и не знали денежного обращения. Что же их заставляло искушать судьбу и пускаться в столь продолжительные и полные лишений плавания? Конечно, всегда можно предположить, что в лице «плывущих вдаль» мы имеем дело с редким и своеобразным психотипом морского номада наподобие степных кочевников Евразии. Всемирная история буквально пестрит грандиозными миграциями степняков за тысячи километров, которые не удается истолковать рационально. Нечто подобное могло приключиться и с предками современных полинезийцев: на протяжении сотен лет они все время находились в пути, и постепенно у них сложилась особая номадическая ментальность, своего рода «викингский» строй мышления, неуемная страсть к передвижению. Во всяком случае, этот акцент весьма отчетливо звучит в полинезийских песнях. Те Ранги Хироа сообщает:

Они отправлялись навстречу тайнам безбрежных далей большими караванами, растянувшимися по морю в форме серпа, под надутыми, отбеленными солнцем парусами из циновок, поддерживая связь с соратниками по плаванию с помощью раковин-горнов и факелов.

Что и говорить, версия любопытная, но все-таки в ней чересчур много поэзии. Реальные причины полинезийской экспансии наверняка куда прозаичнее. В первую очередь, это острейший дефицит жизненного пространства, ибо многие острова Южных морей так малы, что рост населения вынуждал людей покидать насиженные места. Кроме того, не следует сбрасывать со счетов и такие факторы, как неудачные военные акции, разного рода социальные конфликты и даже экологические проблемы, которые на изолированных от внешнего мира островах могли оказаться весьма чувствительными. Как морскому народу должна видеться борьба с трудностями? Решение лежит на поверхности: спустить на воду лодки, ускользнуть в океан и снова попытать счастья за горизонтом. Между прочим, Те Ранги Хироа тоже не исключает подобного развития событий.

История Мангаревы, вероятно, лучше, чем история какого-либо другого острова иллюстрирует побудительные причины, которые толкали полинезийцев к далеким исследовательским путешествиям; она показывает также и тот неустрашимый дух, которым были проникнуты участники этих предприятий. Главной причиной переселения была проигранная война. После битвы победители охотились за побежденными, как за дичью, и съедали их. Шанс на жизнь в открытом море побежденные предпочитали почти верной смерти на берегу. Иногда побежденное племя оставалось жить благодаря защите могущественных родственников в стане победителей; тем не менее оно было обречено на позор и рабство. Ни одна семья, сохранившая чувство собственного достоинства, не могла согласиться на такой позор. С течением времени переселение стало рассматриваться как средство сохранить свою честь.

Иногда приходится слышать, что заселение островов Микронезии и Полинезии – не целенаправленная акция, а чистая случайность, результат навигационных ошибок в знакомых водах. Дескать, туземные лодки вместе с их экипажами, промышлявшими рыбу и морского зверя, просто-напросто уносило ветрами и течениями в открытое море. Большинство рыбаков находили последний приют в морской пучине, а те немногие счастливчики, которым довелось уцелеть, рано или поздно оказывались у неведомых берегов вдали от своей родины. Так постепенно, на протяжении веков, были заселены все сколько-нибудь пригодные для жизни острова Великого океана. Спору нет, случайные факторы вполне могли иметь место, но все же маловероятно, что они играли определяющую роль. Как возникли новые поселения на необитаемых островах, если достоверно известно, что полинезийские рыбаки, уходя в море на промысел, никогда не брали с собой женщин? Кроме того, гипотеза непреднамеренного заселения Океании совершенно не объясняет повсеместное распространение культурных растений и домашних животных. Те Ранги Хироа справедливо пишет:

Банановые и хлебные деревья (не имеющие семян) выращиваются из ростков. Такие ростки ни в коем случае не могли служить провиантом в дальнем плавании, а потому факт произрастания этих деревьев на таких отдаленных островах, как, например, Гавайи, очень далеко находящихся от полинезийских центров экспансии, свидетельствует о преднамеренной доставке их на эти острова.

Вдобавок апологеты этой весьма сомнительной гипотезы неявно исходят из того, что лодки островитян – жалкие ореховые скорлупки, которым не под силу преодолеть тысячи миль открытого океана. Однако мы уже убедились в безосновательности этой точки зрения, ибо ходовые качества океанийских судов трудно переоценить. Принципиальная возможность дальних морских экспедиций была хорошо показана в эксперименте, проведенном в 1977–1978 годах. Группа энтузиастов построила классический катамаран по традиционному полинезийскому рецепту с грузоподъемностью в 11 тонн и размерами 18 x 4,5 метра. Экипаж состоял из 15 человек; на борт погрузили местные продукты питания в качестве провианта, а также свинью, собаку, двух кур и семена растений. Эта лодка под названием «Хокулеа» за 35 дней без особого труда преодолела 5 тысяч километров, разделяющие острова Мауи (Гавайский архипелаг) и Таити. Затем она повторила тот же самый маршрут в обратном направлении. И хотя временами приходилось идти против ветра и пересекать мощные океанские течения, путешествие завершилось вполне успешно.

Так откуда и когда пришли на острова Океании ее коренные обитатели, создавшие пестрый веер интереснейших морских культур, которые, несмотря на локальные варианты, имеют между собой немало общего? Полной ясности в этих вопросах как не было, так и нет, и ученые продолжают решать «полинезийскую загадку». Классическая версия, горячим сторонником которой был Те Ранги Хироа, настаивает на южноазиатском происхождении полинезийцев. Л. де Бугенвиль, Дж. Кук, Ж. Ф. Лаперуз и другие европейские мореплаватели XVIII столетия тоже не сомневались, что местом исхода могла быть только Юго-Восточная Азия. О. Е. Коцебу одним из первых обратил внимание на близкое родство микронезийских и полинезийских диалектов с языками малайской группы. Впоследствии удалось найти не только языковые, но и многочисленные этнокультурные пересечения между океанийцами и народами Юго-Восточной Азии. Антропологически высокорослые и смуглые полинезийцы являются особой ветвью южных монголоидов (правда, Те Ранги Хироа полагал их европеоидной расой и выходцами из Передней Индии); заметная австралоидно-негроидная примесь у населения Меланезии легко объясняется близким соседством Новой Гвинеи. Между прочим, вполне ощутимые австралоидные черты просматриваются и у многих типичных полинезийцев, а жители Микронезии, по мнению специалистов, сочетают в себе признаки меланезийского, полинезийского и индонезийского происхождения. Гипотеза южноазиатского исхода имеет под собой серьезную научную базу.

Те Ранги Хироа считал, что предки полинезийцев жили на территории современной Индонезии. Возделывая таро, ямс, батат и плоды хлебного дерева, разводя кур и свиней и занимаясь рыбной ловлей, они шлифовали свои мореходные навыки, чему способствовали россыпи бесчисленных островов Зондского архипелага. Но события однажды повернулись так, что под давлением монголоидов из материковой Азии им пришлось оставить насиженные места и пуститься в дорогу. Располагая прекрасными средствами мореплавания и будучи искушенными навигаторами, они легко расстались с родной землей и смело отчалили в неизвестность. Как писал Гораций: cras ingens iterabimus aequor – «завтра снова мы выйдем в огромное море». Одна ветвь переселенцев пересекла Индийский океан и осела на Мадагаскаре и в Восточной Африке, а другая неторопливо двинулась навстречу солнечному восходу. По мнению новозеландского ученого, их путь лежал от внутренних морей Зондского архипелага через Микронезию в центральные районы Тихого океана. Около V века они достигли острова Раиатеа близ берегов Таити, откуда впоследствии расселились и на другие архипелаги Океании. Беспримерная экспансия растянулась почти на тысячу лет – с VI по XIV век. По-видимому, именно этот небольшой остров стал точкой кристаллизации полинезийского этноса. Во всяком случае, жреческое сословие, чрезвычайно влиятельное у полинезийцев, и основной корпус мифологических текстов сложились на островах Общества. В маорийских преданиях рассказывается: «Мы пришли с Гаваики Великого, Гаваики Длинного, Гаваики Далекого». Вероятнее всего, Гаваики – это и есть остров Раиатеа – легендарная прародина всех полинезийцев. Те Ранги Хироа символически изобразил схему их расселения в виде исполинского спрута, голова которого покоится на островах Общества, а щупальца протянулись в разные части Полинезии.

С тех пор как «Мореплаватели солнечного восхода» впервые вышли из печати, утекло много воды, и версия новозеландского ученого требует существенных поправок. Он писал:

За время жизни в Индонезии морская соль пропитала кровь предков полинезийцев и превратила их в народ мореходов. И когда натиск монголоидных народов из глубинных областей Азиатского материка усилился, предки полинезийцев устремили свои взоры к восточному горизонту и пустились в одно из самых дерзновенных плаваний.

Возможно, на островах Общества выходцы из Юго-Восточной Азии действительно появились не раньше V века, но многие другие архипелаги Центральной Полинезии были заселены гораздо раньше. Если верить радиоуглеродным датировкам, предки полинезийцев появились на островах Тонга еще за 1200–1300 лет до н. э., а на Самоа – на рубеже тысячелетий – примерно в 1000 году до н. э. Как бы там ни было, но очевидно одно: едва ли экспансия далеких предков, «идущих вдаль», представляла собой дружный и организованный морской поход, который можно приурочить к какой-то определенной дате. Вероятнее всего, было несколько миграционных волн, которые в разное время и по разным направлениям выплескивались в океанийский островной мир.

Косвенно об этом свидетельствуют и длиннейшие полинезийские генеалогии, которые Те Ранги Хироа, преисполненный европейского скепсиса, подвергает решительному усекновению. Понять ученого можно. Скажем, на Маркизских островах некоторые родословные насчитывают 160 поколений, и если принять, что продолжительность жизни одного поколения составляет примерно 25 лет, то нам придется танцевать от 2000 года до н. э. Очень нелегко вообразить, чтобы устная традиция (как известно, письменности у полинезийцев не было) могла вобрать в себя такую бездну событий. С другой стороны, он специально подчеркивает, что начало генеалогического перечня тонет в откровенных мифологемах, которые совершенно не поддаются расшифровке. Почему бы тогда не допустить, что это все-таки память об очень давних событиях, но искаженная до полной неузнаваемости? Быть может, все-таки стоит прислушаться к мнению австралийского археолога П. Беллвуда, который пишет:

Установлено, что примерно в XIII веке до н. э. повсюду от Новой Гвинеи до островов Тонга, между которыми 5 тысяч километров, распространились носители однородной археологической культуры, которая, судя по данным радиоуглеродного анализа, расселялась очень быстро… Можно утверждать, что они были искусными мореходами. Именно эти «викинги Тихого океана» стали культурными героями полинезийских мифов.

Настаивать исключительно на микронезийском маршруте далеких предков полинезийцев современные ученые не спешат. Реконструировать точные пути их миграций сегодня вряд ли возможно (особенно с учетом нескольких переселенческих волн), поэтому они с равной вероятностью могли двигаться и через коралловые острова Микронезии, и вдоль северных берегов Новой Гвинеи, через Соломоновы острова, Новые Гебриды, Фиджи, Самоа, Тонга и далее на восток. Гавайские острова на севере, Новая Зеландия на юге и удаленные восточные архипелаги были освоены много позже. Не подлежит сомнению только одно: нулевой точкой следует считать Юго-Восточную Азию, чему имеется огромное количество этнокультурных, лингвистических и даже генетических подтверждений. А уж где конкретно следует искать прародину океанийцев – в Индокитае или на островах Зондского архипелага, – покажут будущие исследования.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.