Путь к закату

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Путь к закату

Итак, Александр занялся государственными делами – можно себе представить, что творилось в стране, пока ее владыка воевал на Востоке! Для начала он решил немного встряхнуть правящую элиту, но тут из Индии пришла тревожная весть – ее сатрап Филипп был убит собственными наемниками. Царь отреагировал мгновенно – всю полноту власти до назначения нового сатрапа он передал князю Таксилу, которому полностью доверял.

После этого Александр выступил из Пуры и направился в область Кармании на соединение с войском Кратера. Позже явились к нему со своими отрядами и стратеги Мидии, которые всем там заправляли после смерти Пармениона – Клеандр, Ситалк и Геракон. А вот тут произошло неожиданное – и местное население, и собственные войска стали обвинять Клеандра и Ситалка во множестве преступлений: «они грабили храмы, разрывали старые могилы и, относясь к подданным дерзко и пренебрежительно, творили всякие несправедливости» (Арриан). «Их алчность и разврат сделали имя македонцев ненавистным для варваров» (Курций Руф). Но был во всем этом еще один момент, можно сказать, личного свойства – именно эта парочка убила Пармениона, и они явно думали, что кровь старого полководца, пролитая в угоду царю, гарантирует им неприкосновенность. И вот здесь Царь царей должен был окончательно решить – каким он хочет видеть будущее своей империи? Чтобы в огромной стране был закон единый для всех, а перед ним, земным богом, были все равны, или же создать такую систему, когда незначительная прослойка могла жировать за счет основной массы населения, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я думаю, что Великий Завоеватель думал недолго – двух негодяев, Клеандра и Ситалка казнили: «чтобы внушить страх тем, кто оставался сатрапами, князьями и монархами: пусть знают, что если они будут совершать беззакония, то их ждет такое же наказание» (Арриан). Мало того, вместе с ними, по сообщению Руфа, отправились на плаху 600 македонских солдат как соучастники преступлений своих командиров. Ученик Аристотеля, очень хорошо усвоивший все то, что говорил о принципах власти учитель, принял решение, и теперь с завидной последовательностью начал приводить его в жизнь – и страх обуял правящую элиту, особенно представителей македонской аристократии. Однако Геракону, похоже, царский урок впрок не пошел, и он, которому удалось в Кармании избежать гнева Александра, не избежал его в дальнейшем: в Сузах жители города уличили его в ограблении храма, доложили куда следует, и голова алчного сатрапа украсила городскую стену. «Эта мера больше всего удерживала в повиновении Александру племена, и покоренные, и добровольно ему подчинившиеся. Было их очень много, раскинуты они были на огромном пространстве, но все знали, что в государстве, подвластном Александру, правители не смеют обижать подданных» (Арриан). Великий Македонец отлично знал, что делал, когда десятками отправлял на плаху своих соотечественников – если он не восстановит свой престиж среди коренного населения, то последствия этого могут быть просто непредсказуемы. Но чтобы и местной элите жизнь не казалось медом, он велел казнить нескольких знатных персов, поднявших против него бунт и побежденных Кратером. И в итоге получилось, что в этот довольно короткий промежуток времени Александр довольно четко обозначил свои намерения – чего именно он хочет и какими методами он этого может добиться.

Но пока царь по ходу дела решал все эти проблемы, армия продолжала движение на закат и вступила в область Персиды – туда, где Искандер Двурогий когда-то прошелся огнем и мечом. И именно в этой области деятельность Александра была наиболее показательной, именно здесь наиболее ярко стало видно то, чего же в итоге хотел достичь этот гениальный человек. А началось все с того, что поставленный сатрапом Фрасаорт умер от болезни и управление в свои руки взял знатный перс Орксин, пожелавший сохранить Персиду для Александра. Возможно, хотел как лучше, но получилось как всегда: «Орксина уличили в том, что он грабил храмы и царские гробницы и несправедливо казнил многих персов» (Арриан). А это в глазах царя также являлось преступлением, и преступлением страшным: он мог понять, когда завоеватель-македонец начинает свирепствовать над побежденными, но он для того и сохранял власть местной элите, чтобы в какой-то степени защитить местное население от произвола пришельцев. Теперь, видя полное извращение своего в целом очень хорошего замысла, Александр стал беспощаден. И было еще одно преступление, которое возмутило Царя царей до глубины души – была разграблена могила персидского царя Кира Великого, основателя державы Ахеменидов! Дальнейшие действия Македонца показали, что честь царского имени для него – не звук пустой и что он с уважением относится к истории страны, которую завоевал. «Аристобул рассказывает, что Александр отдал ему приказ привести могилу Кира в полный порядок: уложить в гроб уцелевшие останки, закрыть гроб крышкой, исправить в нем все изъяны; обвить ложе лентами, положить остальные украшения, такие же, как раньше, и в таком же количестве; дверцу сделать незаметной, заложив ее частью камнем, а частью замазав глиной; в глину вдавить царскую печать. Александр велел схватить магов – сторожей могилы и пытать их, чтобы они назвали преступников, но они под пыткой и сами не повинились, и назвать никого не назвали; уличить сообщников оказалось невозможно, и Александр отпустил их» (Арриан). А вот Плутарх дополняет все сказанное выше очень интересным сообщением: «Когда Александр узнал, что могила Кира разграблена, он велел казнить Поламаха, совершившего это преступление, хотя это был один из знатнейших граждан Пеллы». Вывод напрашивается интересный – пытки магов можно рассматривать в контексте того, что царь подозревал в разграблении Орксина, но судя по всему, эта версия отпала, а вот «знатнейший гражданин Пеллы» попался и получил по заслугам. Таким образом, мы видим, что царь делает все, чтобы показать своим новым подданным – для меня вы ничем не хуже македонцев и греков, и все, что дорого вам, так же дорого и мне. А тот, кто творит несправедливости по отношению к вам, невзирая на то, представитель он местной аристократии или пришелец с Запада, не избежит моей кары – и в подтверждение этого тезиса взял да и повесил Орксина. Но главная беда царя была в том, что он был страшно одинок в своих поистине гениальных начинаниях, а то, что его во всем поддерживал Гефестион, еще ровным счетом ничего не значило, об их взаимоотношениях будет написано ниже.

И тут для Александра блеснул луч надежды – ему показалось, что его усилия все-таки не пропали даром. У царя было восемь телохранителей, последним, восьмым был Певкест, тот самый, что в городе маллов продемонстрировал чудеса преданности и храбрости, прикрыв поверженного Александра щитом и отражая вражеский натиск. Царь искренне верил в преданность этого человека и, желая его достойно наградить, назначил сатрапом Персиды вместо повешенного Орксина. Пост, надо сказать, ответственнейший, потому что Персида – родина персидского народа и великих царей, и очень многое в империи должно было зависеть от того, кто и как ей управляет. И Певкест подошел идеально, и не только в силу каких-то особенностей характера, но и потому, что проникся идеями своего царя. «Ценил Александр его и за то, что персидский образ жизни был для него вполне приемлем. Это обнаружилось сразу, когда, став сатрапом Персии, он, единственный из македонцев, надел мидийскую одежду, выучил персидский язык и вообще переделал все на персидский лад. Александру это нравилось, а персы радовались, что он предпочитает их обычаи своим родным» (Арриан). Случай поистине уникальный среди македонской верхушки, но как знать, проживи Александр дольше – и, возможно, ему удалось бы достучаться до остальных, а там подросло бы и другое поколение, воспитанное совсем на других ценностях. Наблюдая за деятельностью Певкеста, Царь царей надеялся, что не все так плохо, что надежда есть и его труд по созданию невиданной в мире империи не оказывается напрасным. Однако реакция большинства македонцев и греков была предсказуемой: «Огорчало их и то, что Певкест, сатрап Персии, перенял и персидский наряд, и персидский язык на радость Александру, с удовольствием глядевшему на это превращение в варвара» (Арриан).

Последним делом Александра в Персиде была казнь самозванца – мидянина Бариакса, которого привел сатрап Мидии, после этого Великий Македонец продолжил свое шествие во главе армии к Вавилону.

* * *

Здесь будет уместным сделать шаг назад и разобрать эпизод, о котором упоминают некоторые античные авторы – о походе армии царя через Карманию. Вот что пишет по этому поводу Арриан: «У некоторых писателей есть рассказ, не заслуживающий, по-моему, доверия: Александр велел соединить вместе две роскошные повозки, возлег на них вместе с друзьями и под звуки флейты проехал через всю Карманию; солдаты следовали за ним в венках, перекидываясь веселыми шутками; еду и всякие роскошества щедро выносили к дороге местные жители. Александр устроил все это в подражание вакхической свите Диониса». А вот что по этому же поводу сообщает Плутарх: «Восстановив свои силы, македоняне в течение семи дней веселой процессией шествовали через Карманию. Восьмерка коней медленно везла Александра, который беспрерывно, днем и ночью, пировал с ближайшими друзьями, восседая на своего рода сцене, утвержденной на высоком, отовсюду видном помосте. Затем следовало множество колесниц, защищенных от солнечных лучей пурпурными и пестрыми коврами или же зелеными, постоянно свежими ветвями, на этих колесницах сидели остальные друзья и полководцы, украшенные венками и весело пирующие. Нигде не было видно ни щитов, ни шлемов, ни копий, на всем пути воины чашами, кружками и кубками черпали вино из пифосов и кратеров, и пили за здоровье друг друга, одни при этом продолжали идти вперед, а другие падали наземь. Повсюду раздавались звуки свирелей и флейт, звенели песни, слышались вакхические восклицания женщин. В течение всего этого беспорядочного перехода царило такое необузданное веселье, как будто сам Вакх присутствовал тут же и участвовал в этом радостном шествии». Ну и Курций Руф напоследок: «Дороги в селениях, через которые проходил его путь, он приказал устлать венками из цветов; у дверей домов поставить кратеры и другие объемистые сосуды, наполненные вином; на повозках сделать настил, чтобы они могли вместить больше воинов, и украсить их наподобие палаток, покрыв одни из них белыми одеждами, другие – драгоценными цветными. Первыми шли друзья и царская когорта, украшенная венками из пестрых цветов; с разных сторон слышались пение флейтистов и звуки лир, пирующие воины ехали на повозках, разукрашенных по мере возможности, обвешанных особенно блестящим оружием. Сам царь и его спутники ехали на повозке, обильно уставленной золотыми кратерами и золотыми же большими кубками. 7 дней подряд двигалось войско, предаваясь таким образом вакханалиям, – готовая добыча, если бы только у побежденных нашлось мужество выступить против пиршествующих. Клянусь богами, достаточно было бы тысячи трезвых мужей, чтобы захватить празднующих триумф воинов, 7 дней упивавшихся и отягощенных обжорством». И какой же вывод можно сделать из всего вышеизложенного? А такой, что на 7 дней Царь царей вместе с командным составом и всей остальной армией ушли в жуткий запой, и только благодаря какому-то чуду не подверглись атаке неведомого врага. И очень часто именно это событие приводят в пример, рассуждая о неумеренном пьянстве Александра. Только пьянка пьянке – рознь, и есть смысл попробовать разобраться в происшествии.

Для начала отметим, что тех, кто мог бы атаковать армию завоевателей, поблизости и в помине не было – просто некому это было делать. Потом, как я уже отмечал, едва македонское войско выползло из песков Гедросии, как на Александра навалилось столько проблем, что ни о каком семидневном запое и речи быть не может, многие государственные дела требовали немедленного решения и времени расслабляться подобным образом царь попросту не имел. А вот по поводу армии – дело другое, можно сказать, политическое.

Великий Македонец прекрасно понимал, кто несет персональную ответственность за страшный рейд по безжизненным землям. Но знал он и то, что это прекрасно понимают и многие из тех, кто вслед за ним прошел через это чистилище, и вполне возможно, они смогут облачить свои претензии в более осязаемую форму. Мятеж на Гифасе, который похоронил все его мечты, царь держал в памяти и повторения подобной ситуации явно не желал. Потому и могла появиться у него мысль – чтобы у воинов не возникало лишних вопросов, взять да и устроить для них грандиозный праздник. Александр очень хорошо знал человеческую натуру, а уж своих солдат – тем более, и прекрасно на этом сыграл. Семь дней непрерывного загула подорвали на какое-то время боеспособность армии, зато и проблем лично для Царя царей никаких не возникло. А вот самому ему в этот момент напиваться было никак нельзя – кто-то ведь должен был следить за пьяным сбродом, в который превратилась некогда грозная армия. Свое Александр наверстает позже, когда все успокоится и страсти утрясутся, и о том, как проходили подобные мероприятия, мы можем прочитать опять-таки у Плутарха. «На пиру он предложил потягаться в умении пить и назначил победителю в награду венок. Больше всех выпил Промах, который дошел до четырех хоев; в награду он получил венок ценою в талант, но через три дня скончался. Кроме него, как сообщает Харет, умерли еще сорок один человек, которых после попойки охватил сильнейший озноб». Мероприятие полностью в духе Александра – венок не простой, а весом в один талант золота (26,2 кг), и потому за него и развернулась такая борьба, а четыре хоя – это 13 литров, вот и судите сами, как себя должен был чувствовать победитель, вылакав такое количество неразбавленного вина. Таким образом, можно сказать, что сын Амона очень искусно выскользнул из довольно скользкой ситуации, в которой оказался, и полностью притушил то недовольство, которое могло вспыхнуть после злосчастного рейда по Гедросии. Но он уже очень хорошо понимал, что необходима капитальная военная реформа и что прежняя македонская армия явно перестала соответствовать, как и задачам, которые он наметил на будущее, и лично ему как правителю мировой державы. А потому решающее столкновение между ним и собственными войсками было неизбежным.

* * *

Следующую длительную остановку Александр сделал в Сузах и, как всегда, начал с наведения порядка, вызвав к себе сатрапа Абулита. «Оксиарта, одного из сыновей Абулита, он убил сам, пронзив его копьем. Абулит не приготовил съестных припасов, а поднес царю три тысячи талантов в чеканной монете, и Александр велел ему бросить эти деньги коням. Кони, разумеется, не притронулись к такому «корму», и царь, воскликнув: «Что нам за польза в твоих припасах?» – приказал бросить Абулита в тюрьму» (Плутарх). Позднее сатрап был все равно казнен, но обращает внимание тот факт, что одного из обвиняемых царь прикончил собственноручно – а это говорит о том, что он явно впал в ярость. Да и было от чего – читая античных авторов, приходишь к выводу, что большинство преступлений, совершенных его наместниками, были сделаны точно под копирку. Все их в итоге обобщил Арриан, и получилась довольно занятная картина. «Много преступлений совершено было правителями в землях, завоеванных Александром, по отношению к храмам, гробницам и самим подданным: поход царя в землю индов слишком затянулся, и казалось невероятным, что он вернется, пройдя через земли стольких народов, сражаясь столько раз со слонами; считали, что он погибнет где-нибудь за Индом или Гидаспом, за Акесином или Гифасом. Бедствия, перенесенные им в земле гедросов, еще больше утвердили азийских сатрапов в мысли, что беспокоиться им относительно возвращения Александра нечего». Что ж, вполне закономерный итог долгого отсутствия царя и как следствие чувство полной безнаказанности. Отсюда – и его дальнейшее поведение: «Говорят, что Александр в это время стал более склоняться к тому, чтобы доверять жалобам и ничуть в них не сомневаться. Он готов был страшно наказывать даже за мелкие проступки, считая, что люди, способные на них, могут совершить и великие преступления» (Арриан).

Но пребывание Царя царей в Сузах ознаменовалось еще одним легендарным событием – знаменитой свадьбой, когда Александр женился в очередной раз и переженил своих соратников.

* * *

Свадьба в Сузах – это грандиозный политический акт, который, по мысли Великого Македонца, должен был символизировать окончательное примирение побежденных и победителей. И если местная аристократия восприняла это действо очень даже положительно, то о македонцах этого не скажешь, однако выбора у них не было. Потому что страх, страх перед свирепым царем был настолько велик, что никто не только не посмел возразить, но и безоговорочно все исполнили. В итоге здесь можно говорить о том, сопротивление оппозиции Александр все-таки сломил, бравые вояки понимали, что государь может без суда и следствия собственноручно прикончить любого из них, а остальные сделают вид, что ничего не произошло. И потому эта свадьба состоялась. Всего царь женил одновременно 80 македонцев высшего командного состава армии на знатнейших представительницах персидской аристократии, причем сам обряд происходил по персидскому обычаю. Он как бы лишний раз подчеркивал для своих персидских подданных – передо мной равны все, а ваши обряды и традиции будут спокойно существовать в моей державе. И чтобы еще больше показать свою любовь к новым подданным, он женился сразу на двух персидских принцессах – Барсине, дочери Дария, и Парисатиде, дочери Артаксеркса Оха. Здесь мы снова видим политический расчет – если сам Дарий III был все-таки представителем побочной ветви Ахеменидов, то про Артаксеркса этого не скажешь, он являлся прямым потомком Дария I. Получается, что Великий Завоеватель перестраховался – на всякий случай. А на приданое Царь царей не поскупился – судя по всему, что такое жадность он не знал совсем! Также были сделаны списки тех, кто из среднего и рядового состава женился на местных женщинах, а таких нашлось больше 10 000 человек, и всем раздали свадебные подарки. Можно часто слышать, что все эти мероприятия не имели абсолютно никакого значения и после смерти Александра все рухнуло – но в том-то и дело, что все действия царя были рассчитаны на дальнюю перспективу, и можно только догадываться, а что было бы, если… Но мне почему-то кажется, что при той воле и настойчивости, которую демонстрировал при достижении своих целей сын Амона, его гениальный план увенчался бы успехом, а страна получила бы абсолютно новую политическую элиту, преданную лично царскому дому, и не зацикленную на ценностях отдельных регионов громадного государства.

* * *

А праздники в Сузах пошли сплошной чередой – прибыл с докладом командующий флотом Неарх, его путешествие прошло довольно успешно, а потому такое великое дело тоже решили обмыть. Поход флота от Индии вдоль побережья являлся событием знаковым, это понимал и сам царь и его окружение. Потому Неарх был увенчан золотым венком за храбрость, наряду с Певкестом и Леоннатом, телохранителями Александра, которые спасли ему жизнь в городе маллов. А потом Македонец решил сделать еще один широкий жест – выплатить долги своих солдат. Решение очень щедрое, и сделано было, очевидно, из лучших побуждений, хотя и был в нем скрытый подтекст – Александр очень редко делал что-либо просто так, без дальнего прицела. Но армия отнеслась к этому деянию с большим подозрением, поговорка про бесплатный сыр очень подходила бы к этой ситуации. «Он велел составить списки, кто сколько должен, чтобы выдать соответствующие суммы. Вначале только немногие записали свои имена, боясь, что Александр устраивает проверку, кому из солдат не хватает жалованья, и кто слишком роскошествует. Когда Александру доложили, что только немногие внесли свои имена в списки и что большинство скрывает свои долговые обязательства, он изругал солдат за их недоверчивость: и царь должен говорить только правду своим подданным, и те, кем он правит, не должны сомневаться в правдивости своего царя» (Арриан). В конце концов те, кто выдавал деньги, имя должника не спрашивали, а лишь сверялись с долговой распиской, которую приносил воин. В итоге вся эта благотворительность обошлась Александру в колоссальную сумму 20 000 талантов, а ведь помимо этого он провел и награждения отличившихся.

После всех этих дел Александр отправил пехоту под командованием Гефестиона по суше, а сам с небольшой частью войска погрузился на корабли и вышел в море, проплыв вдоль берега Персидского залива, затем поднялся вверх по Тигру к городу Опис, где уже стоял лагерем Гефестион с войском. Вот тут-то и разыгрались события, которые привели к тому, что на этот раз царь победил собственную армию и взял реванш за мятеж на Гифасе.

* * *

Незадолго до прибытия в Опис в распоряжение Александра поступил военный корпус из 30 000 человек, составленный из одних персов, вооруженных и обученных по-македонски. Облаченные в европейские доспехи, обученные искусству фаланги, они представляли грозную силу, преданную лично своему царю. Македонец четко знал, для чего ему нужно это подразделение – в противовес македонским ветеранам, которые стали, по его мнению, позволять себе слишком многое. Но царь не остановился на этом, он стал наращивать местный элемент в кавалерии. «Конные бактрийцы, согды, арахоты, заранги, арии, парфяне, а из персов так называемые эваки были зачислены по лохам в конницу «друзей» (выбирали тех, кто выдавался знатностью, красотой или другими достоинствами). Из них образовали пятую гиппархию, не целиком, правда, из азийцев, но так как вся конница была увеличена, то в нее набирали и варваров. К агеме причислили Кофета, сына Артабаза, Гидарна и Артибола, сыновей Мазея, Сисина и Фрадасмана, детей Фратаферна, сатрапа Парфии и Гиркании, Итана, сына Оксиарта, брата Роксаны, Александровой жены, Айгобара и его брата Мифробая; начальником был поставлен бактриец Гистасп. Всем дали вместо варварских метательных копий македонские копья» (Арриан). Таким образом, мы видим, что и конница гетайров, и «агема» – святая святых, стали доступны для местной аристократии.

«Все это огорчало македонцев, так как свидетельствовало о том, что Александр склоняется в душе к варварам, а македонские обычаи и сами македонцы у него в пренебрежении» (Арриан). Но все дело в том, что эти самые македонские обычаи были Царю царей определенно не нужны, и он давно уже от них отказался, а поборники этих самых обычаев, соответственно, становились для него опасными. И в итоге гроза разразилась.

В Описе царь собрал своих македонских ветеранов и объявил о том, что те, кто не может продолжать службу по старости или из-за ранений, будут уволены с соответствующим вознаграждением и льготами. Разговоры о том, что пора возвращаться домой, долго уже ходили в армейской среде, и Александр рассчитывал, что его приказ будет встречен ликованием. Но произошло наоборот. «Они же, решив, что Александр их уже презирает, считая вообще негодными для военного дела, обиделись – и не без основания – на эту речь Александра» (Арриан). Только вот непонятно, а какие же собственно у них были основания обижаться именно на эту речь? А на мой взгляд, вообще никаких. Ведь уже несколько лет брожение в войсках шло под лозунгом скорейшего возвращения на Балканы – и мятеж на Гифасе тоже произошел под знаменем тоски по Македонии. Царь и раньше отправлял выслуживших свой срок солдат на заслуженный отдых, на родину, и никаких волнений это не вызывало, словом, все было в порядке вещей. И вот теперь Александр идет навстречу многолетним просьбам своих ветеранов, и осуществляя их самую заветную мечту отправляет их домой, да еще с большим вознаграждением – щедрость царя мы уже отмечали. Но Юстин приводит довольно интересный факт, который показывает, что дело было не только в старослужащих: «Но те, которые не получили отставки, были недовольны отставкой ветеранов и сами требовали увольнения. Они требовали, чтобы принимали в расчет не их годы, а их военную службу. Их взяли на службу одновременно с ветеранами, поэтому они считали справедливым, чтобы их освободили от присяги тоже одновременно с ними». Таким образом, мы видим, что взбунтовались не только те, кого увольняли, но практически все македонские части, и, как выяснилось позже, все их первоначальные требования оказались лишь предлогом, а в конечном итоге они выступили против проперсидской политики Александра. «Во всем войске вообще было много недовольных: македонцев раздражала и персидская одежда царя, говорившая о том же, и наряд варваров-эпигонов, придавший им обличье македонцев, и зачисление иноплеменных всадников в отряды «друзей». Солдаты не выдержали и закричали – пусть он уволит всех и воюет вместе со своим отцом: это был насмешливый намек на Амона» (Арриан). Как видно из приведенного отрывка, ветераны сунулись туда, куда им соваться вообще не следовало ни под каким видом – во внутреннюю политику царя. Реакция Македонца на происходящее была молниеносной – он бросился в толпу и лично указал на самых активных подстрекателей. Телохранители тут же скрутили 13 смутьянов и немедленно с ними расправились – солдаты не посмели вмешаться и обалдело наблюдали за происходящим. Кончилось время македонских военных собраний, канули в прошлое все традиции и обычаи их родины, и царь уже не первый среди равных, а грозный властелин половины мира, Царь царей и сын бога Амона.

После этого Александр сказал краткую речь, в которой обвинил македонцев в неблагодарности, а затем ушел во дворец, где начал весьма энергично действовать. В отличие от ситуации на берегах Гифаса, здесь руки у царя были развязаны, и его решения явились полной неожиданностью для мятежников. «Затем на особом собрании Александр обратился с речью к персидским вспомогательным отрядам. Он хвалил их за их непоколебимую верность прежним своим царям, а затем и ему самому. Он напоминал о милостях, которые он оказывал персам, о том, что он смотрел на персов не как на побежденных, а как на своих соратников, о том, что он сам перенял их нравы, а не принудил их принять нравы македонского народа, и путем браков смешал побежденных с победителями» (Юстин). Вот тут-то и пригодились и персидский корпус, и поддержка местной аристократии, а также важнейшую роль сыграло то, что кавалерия и командный состав остались на его стороне. Два дня Царь царей перед армией не показывался, а затем до мятежных солдат дошла весть, поразившая всех, как ударом грома: будет персидская «агема», персидские «аргираспиды», персидские пешие гетайры и т. д. и т. п. – им явно показывали, что в их услугах больше не нуждаются, и они могут идти куда хотят. «Он вызвал избранных персов, распределил между ними начальство над полками и дал право целовать себя только тем, кому он дал титул «родственников» (Арриан). И вот тут началось – вся толпа бросилась к царскому дворцу, по дороге побросали оружие на землю и стали кричать, чтобы их пустили к царю, обещая выдать виновников смуты. Сын Амона, поняв, что нужный момент наступил, вышел к войскам. В итоге примирение состоялось, и все закончилось очередным пиром: «Александр за это принес жертву богам, каким у него было в обычае, и устроил пиршество для всех, за которым сидели: он сам, вокруг него македонцы, рядом с ними персы, а за ними прочие иноплеменники, чтимые за свой сан или какие-либо заслуги. Александр и его сотрапезники черпали из одного кратера и совершали одинаковые возлияния» (Арриан). Ну, то, что по части возлияний царь мог переплюнуть любого солдата своей армии, как-то удивления не вызывает, удивляет другое – македонцев посадили вместе с персами и «прочими иноплеменниками», и те это молча проглотили. Ситуация изменилась в корне, теперь музыку заказывал царь, и его ветераны ничего не могли с этим поделать. До них наконец дошло, что свет клином на македонцах не сошелся, и они лишь составляющая часть огромной империи. Александр блистательно разрешил сложнейшую ситуацию, а заодно, пока стоял весь этот шум, провел окончательную реформу в армии, введя в нее целый ряд новых персидских подразделений.

* * *

Всего уволенных набралось 10 000, помимо жалованья от царского имени им вручили еще и по таланту. Помимо этого ветераны получили денег на дорогу, а дальше царь действовал в своем духе: «Детей, прижитых от азийских женщин, он велел оставить у него: пусть не приходит с ними в Македонию раздор, который, конечно, возникнет у иноплеменников, рожденных от женщин-варварок, и у детей, оставленных дома, а также и у матерей их. Он сам позаботится о том, чтобы во всем воспитать их по-македонски и сделать из них воинов-македонцев; когда они войдут в возраст, он сам приведет их в Македонию и передаст отцам» (Арриан). Сколько таких детей было, так и осталось неизвестным, но в том, что воспитали бы их преданными лично Александру, сомневаться не приходится.

Но был во всем этом еще один момент и носил он ярко выраженный политический характер. Дело в том, что вести этот отряд в Македонию должен был Кратер со своим заместителем Полиперхонтом, и они имели четкое указание своего повелителя – прибыв на родину, Кратер должен был взять на себя управление Македонией, Фессалией и Фракией, сменив на этом посту Антипатра, которому предписывалось привести молодое пополнение к царю. Именно Кратеру, одному из наиболее преданных Александру людей, была поручена эта сложнейшая миссия и такой ответственный пост. И здесь можно задаться вопросом – неужели Царь царей перестал доверять своему многолетнему наместнику, поддался на уговоры матери и решил от него избавиться? То, что и Антипатр и Олимпиада люто друг друга ненавидели, ни для кого секретом не было, и Македонцу постоянно приходилось обоих одергивать. «Оба, и Антипатр и Олимпиада, не переставая писали Александру: он – о высокомерии Олимпиады, о ее резкости, о вмешательстве во все дела, для матери Александра вовсе неблаговидном… Она же писала, что уважение и почет, оказываемые Антипатру, вскружили ему голову, что он забыл, кому он этим обязан; что он считает себя вправе занять первое место в Македонии и Элладе» (Арриан). Трудно сказать, что было в наветах царицы правдой, а что нет, но в течение 10 лет, пока длился его поход, Царь царей своего наместника в обиду не давал. И вдруг такое решение, неужели действительно поверил материнским наветам? Мне кажется, что дело в другом, и эти события следует рассматривать в контексте всей внутренней политики Александра после возвращения из Индии. А чем он занялся в первую очередь, так это стал карать сатрапов, которые злоупотребляли служебным положением, и, судя по всему, размах их преступлений произвел на него впечатление. Вполне возможно, тут-то и могла зародиться у него мысль, что если здесь за пару лет такое наворотили, то что же можно сделать в далекой Македонии за 10? Но, судя по всему, никаких улик, кроме смутных подозрений, у Александра не было, да и внешне он не изменил своего отношения к Антипатру. Скорее всего, царь просто посчитал, что старый полководец слишком уж долго засиделся на одном месте, благо что корни не пустил, а потому от греха подальше решил заменить на лично ему преданного человека, разрушая этим все связи и, если таковые имели место, союзы Антипатра. Великий Македонец решил перестраховаться, ведь как ни крути, а Антипатр – представитель старой македонской аристократии, а эти всегда были подозрительны Александру. Одним словом, вернувшись из Индийского похода, царь перетряхнул свое государство как одеяло, и очень многие ощутили это на своей шкуре.

Боги берут свое…

А вот теперь мы подошли вплотную к без преувеличения самой страшной личной трагедии Александра – смерти Гефестиона. Сказать, что последний был просто лучшим другом царя – значит ничего не сказать. Очень хорошо об этом сказал сам молодой македонский царь, когда после битвы при Иссе они с Гефестионом вломились в царский шатер Дария. Тогда мать персидского царя приняла рослого и красивого царского друга за Александра, а потом страшно перепугалась, когда ей объяснили ситуацию. Но Македонец ее тут же успокоил и, кивнув на товарища, сказал, что он тоже Александр. И вполне естественно, что столь близкие отношения не могли не возбудить различных сплетен и кривотолков – а основывались все эти домыслы всего лишь на нескольких фразах из Элиана, Псевдо-Диогена и Юстина: «Сначала он (Гефестион) был дорог царю юношеской своей красотой, а потом своими заслугами». В принципе эту фразу можно толковать как угодно и не обязательно в худшую сторону, но въедливый ум некоторых исследователей, падких до дешевых сенсаций, обязательно все вывернет наизнанку и поставит какую-нибудь пакость во главу угла. И исходя из этого, начинаются соответствующие «открытия», которые будут объявляться непреложной истиной. Еще одна цитата, из которой делают далеко идущие выводы, из «Пестрых рассказов» Клавдия Элиана: «Когда Александр украсил венком могилу Ахилла, Гефестион также украсил Патроклову могилу, желая дать понять, что любим Александром, подобно тому, как Патрокл был любим Ахиллом». Трудно проследить ход мысли тех мудрецов, которые находят в этой фразе какой-то криминал – в тексте «Илиады» нет даже намека на что-то необычное в отношениях между двумя друзьями, но, как известно, кто ищет, тот всегда найдет. И наконец, последний шедевр, из Псевдо-Диогена, который прямо указывает, что Александром «управляли бедра Гефестиона». Хотя если вдуматься, то фраза сама по себе дурацкая, по причине того, что не тот человек был Великий Македонец, чтобы им кто-то управлял, пусть даже и бедрами. Уж на что Завоеватель обожал и любил свою дражайшую матушку, а она чего только ему не наговаривала про Антипатра, но факт остается фактом – царь все ее просьбы пропустил мимо ушей, а старик так и остался на протяжении 10 лет наместником Македонии, а за что его могли снять, уже сказано выше. В серьезных источниках – Арриан, Курций Руф (а последнего очень трудно заподозрить в симпатиях к Александру) и Плутарх – о нетрадиционных отношениях царя и его полководца тоже ни слова. Поэтому, на мой взгляд, все сенсационные «открытия» являются бездоказательными, и строить какие-либо версии на пустом месте смысла нет.

И хотелось бы отметить еще один момент – в отличие от остальных царских друзей Гефестион абсолютно не проявил себя как полководец. Самостоятельно руководить отдельными подразделениями он начинает в самом конце Восточного похода, да и особенно крупных сражений не давал, а больше занимался строительством городов или переправ. Значит, военные таланты фаворита не были его сильной стороной, в отличие от остального окружения Александра. В принципе, каждый из македонских полководцев был сам по себе личностью цельной и волевой, и недаром впоследствии многие из них претендовали на трон и основали царские династии. А вот о Гефестионе, похоже, подобного не скажешь, он такими талантами явно не блистал и был силен не сам по себе, а благодаря своей близости к царю. Но самое главное, что это понимал и его венценосный друг, и об этом есть прямое свидетельство Плутарха. Когда в Индии царский фаворит и Кратер разругались не на шутку и в итоге схватились за мечи, «Александр, пришпорив коня, подъехал к ним и при всех обругал Гефестиона, назвал его глупцом и безумцем, не желающим понять, что он был бы ничем, если бы кто-нибудь отнял у него Александра». Яснее не выскажешься! Мы уже отмечали, какие отношения царили в окружении сына Амона, и можно не сомневаться – случись что с царем, как первый, кого бы разорвали в клочья, был бы как раз его фаворит. И вот отсюда вытекали дальнейшие действия царственного друга. «Гефестиона он женил на Дрипетиде, дочери Дария, сестре своей жены: он хотел, чтобы дети Гефестиона и его были двоюродными» (Арриан). Как мы уже отмечали, все действия Македонца были рассчитаны на далекую перспективу, и удайся этот его план, позиции рода его друга были бы непоколебимы. Но судьба распорядилась иначе, и все закончилось, практически не начавшись – Гефестион умер. А теперь попробуем разобраться, а что же действительно случилось с царским любимцем.

* * *

Экбатаны, осень, 324 г. до н. э. Армия расположилась на зимовку в окрестностях города, и Александр, решив отдохнуть от государственных дел, решил устроить небольшой праздник – а поскольку что за праздник без вина, то и гулять начали от души. «Бывали у него и попойки в дружеском кругу. В это время Гефестион почувствовал себя плохо» (Арриан). Вывод, почему фаворит почувствовал себя плохо, напрашивается сам собой, а Диодор об этом пишет ясно и недвусмысленно: «От неумеренных выпивок Гефестион заболел и умер». Как пили в ближнем кругу Александра, мы знаем, и если царь был способен в одиночку осушить Кубок Геракла, то и его приближенные, несомненно, обладали подобными талантами. Возможно, царский любимец и до этого был болен, а своим пьянством болезнь усугубил, но сейчас об этом говорить трудно. Но как бы то ни было, а в течение шести дней он пошел на поправку, и о том, что все закончится трагически, никто и помыслить не мог. Катастрофа разразилась на седьмой день: «Человек молодой и воин, он не мог подчиниться строгим предписаниям врача и однажды, воспользовавшись тем, что врач его Главк ушел в театр, съел за завтраком вареного петуха и выпил большую кружку вина. После этого он почувствовал себя очень плохо и вскоре умер» (Плутарх). Как видно из данного пассажа, кроме самого Гефестиона, в происшедшем никто не виноват, налицо нарушение больничного режима. С другой стороны, врач вместо того, чтобы сидеть с больным, ушел на свидание с искусством и это впоследствии Царь царей поставил ему в вину. «Некоторые добавляют, что он повесил врача Главкию будто бы за плохое лечение, по словам же других, за то, что он спокойно смотрел, как Гефестион напивается допьяна» (Арриан). Любовь к прекрасному вышла врачу боком, поскольку складывается такое впечатление, что едва он вышел за порог, как больной решил плотно поесть и разговеться красненьким. И в итоге, когда Александру донесли, что его другу плохо, и он бросился к нему, то живым Гефестиона уже не застал. «Одни рассказывают, что он упал на труп друга и так и пролежал, рыдая, большую часть дня. Он не хотел оторваться от умершего, и друзья увели его только силой» (Арриан). В знак великого горя царь обрезал над трупом волосы и распорядился сровнять с землей храм Асклепия, который находился в городе – потому что бог медицины и врачевания отказал его другу в помощи. О дальнейшем сообщает Плутарх: «Горе Александра не знало границ, он приказал в знак траура остричь гривы у коней и мулов, снял зубцы с крепостных стен близлежащих городов, распял на кресте несчастного врача, на долгое время запретил в лагере играть на флейте и вообще не мог слышать звуков музыки, пока от Амона не пришло повеление оказывать Гефестиону почести и приносить ему жертвы как герою». Только вот к Амону посылали не затем, чтобы Гефестион получил статус героя, а затем, чтобы разрешить чтить его как бога. Но Амон, судя по всему, не захотел себе еще одного сына, и дело на этом закончилось. «Для Александра смерть Гефестиона была великим несчастьем; думается мне, что Александр предпочел бы скорее умереть, чем пережить его, так же, как, думаю, и Ахилл пожелал бы скорее умереть раньше Патрокла, чем стать мстителем за его смерть» – так описывает душевное состояние своего героя Арриан.

В течение трех дней Александр предавался глубочайшей скорби, в порядок себя не приводил, ничего не ел и ни с кем не разговаривал. А затем началась подготовка к похоронам – погребальный костер решили устроить в Вавилоне, а общая стоимость его была 10 000 талантов. Комментарии излишни, помимо этого был объявлен траур по всей империи, а также началась подготовка к погребальным играм. Царские друзья и полководцы внешне всячески демонстрировали свою скорбь и даже посвятили себя и свое оружие Гефестиону, но, судя по всему, в душах у них царило ликование – главный конкурент за влияние на царя ушел из жизни. А что касается самого Царя царей, то он и не подозревал, что начался отсчет последних месяцев его жизни, и, подготавливая похороны Гефестиону, он подготавливает и свои собственные. «Некоторые считают, что всем, что было учреждено для похорон Гефестиона, воспользовались на похоронных торжествах в честь самого Александра, ибо смерть постигла царя, когда траурные обряды по Гефестиону еще не были исполнены» (Клавдий Элиан).

Единственным утешением для Македонца стала война против племени коссеев, которые, подобно уксиям, жили в горах и занимались разбоем. Война носила тотальный характер, Плутарх так и назвал ее – «охота на людей», и закончилась уничтожением племени: по приказу Александра вырезали всех способных носить оружие, а в неприступных местах он основал несколько городов. Боевые действия продолжались около 40 дней «И это называли заупокойною жертвой в честь Гефестиона». (Плутарх). Несчастные коссеи испытали на себе всю свирепость и беспощадность Царя царей, на них он выместил все – и боль утраты, и гнев на себя за то, что не смог уберечь друга, и ярость на окружающий мир, в котором не будет Гефестиона. Боги слишком многое даровали Александру, и слишком долго он этими дарами безвозмездно пользовался. Теперь наступало время расплаты.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.