Глава седьмая Русско-турецкая война 1877–78 г

Глава седьмая

Русско-турецкая война 1877–78 г

Милютинские реформы. — Военные округа. — Воинская повинность. — Офицерский состав. — Высший комсостав и генеральный штаб. — Перевооружение. — Мобилизация. — Тактика. — Политическая обстановка. — Турецкая армия. — План Обручева. — Устройство тыла русской армии. — Переправа через Дунай. — Попытка сокрушения. — Первая и вторая атаки Плевны. — Переход к обороне. — Третья Плевна. — Атака Скобелева. — Плевневский кризис. — Блокада Плевны. — Переход через Балканы. — Марш к Адрианополю. — Перемирие и Сан-Стефанский мир. — Ход военных действий на Кавказском фронте. — Общие замечания. — Литература.

Милютинские реформы. В 1861 г. военным министром был назначен Дмитрий Алексеевич Милютин, остававшийся на этом посту в течение 20 лет и предпринявший обширные реформы. Армия крепостническая перестраивалась, руководствуясь идеалами либеральной буржуазии.

Россия в целом переходила на высшую ступень рационализации труда, на более экономное расходование человеческого материала. Резкий толчок русская экономика получила вследствие развивавшегося экспорта хлеба; в короткое время значение его в нашем вывозе поднялось с 5,8 % до 35 %. При крепостном труде стоимость хлеба являлась основной слагаемой стоимости труда. За десятилетие 1856–1866 гг. хлебные цены во внутренних губерниях возросли на 240 %, что разоряло промышленность; себестоимость чугуна на уральских заводах повысилась также на 240 %, но рыночная стоимость чугуна, под давлением ввоза из-за границы, оставалась прежней; промышленность, работавшая с дедовской техникой, на крепостном труде, сразу стала дефицитной, крепостной труд стал невыгодным для собственников. Уголь, конечно, не пришел на смену рабам, но эксплуатация человеческого труда стала возможной лишь в условиях широкого заимствования современной техники и перехода на паровые двигатели. 60-е годы являлись периодом чрезвычайно интенсивного железнодорожного строительства. С отменой крепостного труда и промышленность и сельское хозяйства переходили на новые рельсы.

Эта рационализация труда, экономия в человеческом материале, представляет лейтмотив творчества Милютина и в военном строительстве. Его организационные достижения могут быть характеризованы следующими цифрами: николаевская армия, при мирной численности в 910 тыс., выставляла 29 пехотных дивизий; милютинская армия, при мирном составе в 666 тыс., выставляла 48 пехотных первоочередных дивизий; итого, в организационном отношении, личный состав армии использовался в 2,24 раза рациональнее (31,4 тыс. и 13,9 тыс. мирного состава на пехотные дивизии). В действительности коэффициент повышения рационализации использования человеческого труда в армии был еще выше, так как милютинская армия отказалась от сотен тысяч солдатских детей, крепостных рабочих военной промышленности, крепостных крестьян военных поселений[91].

Эти резкие организационные достижения стали возможными вследствие общего отказа государства от натурального хозяйства, игравшего в николаевскую эпоху еще крупную роль. Денежные расходы на одного солдата милютинской армии (мирного состава) повысились до 225 рублей в год (считая в том числе все расходы военного министерства), т. е. больше чем втрое по сравнению с николаевской армией. Это повышение денежных расходов на армию стало возможным лишь благодаря переходу государства на новую ступень экономического развития, и в то же время оно освободило население государства от ряда тяжелых натуральных повинностей — по постою, набору, транспорту, фуражному довольствию, крепостному труду. Оно позволило резко повысить санитарное состояние армии, ежегодная смертность в войсках уменьшилась больше чем втрое, с 3,7 % на 1,1 %; начал накапливаться запас.

Крупным достижением являлось уничтожение корпуса внутренней стражи — значительной части армии, обслуживавшей местные интересы и являвшейся лишь балластом военного ведомства. Количество местных войск для внутренней службы было сильно сокращено. Однако оставались еще губернские батальоны, уездные и местные команды, исправительные роты; только дальнейшее повышение уровня русской жизни позволило провести еще более радикальное сокращение местных войск.

Как и все реформы эпохи Александра II, военная реформа Милютина, как мы увидим, носит характер незаконченной. Жизнь была направлена на новые буржуазные рельсы, но уйти по новому пути удалось не слишком далеко, объясняется слабостью — количественной и качественной — русской буржуазии, а также неблагоприятными условиями, в которых протекали реформы: с одной стороны, учительное экономическое расстройство, вызванное войной 1853–1856 гг. и 1877/78 г., а с другой стороны — борьба с обострившимся революционным движением и с польским восстанием 1863 г., развязывавшая руки реакционным течениям, враждебным реформе.

Военные округа. Победитель, естественно, становится образцом, с которого копирует побежденный. Весьма последовательно прусская армия к концу наполеоновской эпохи заимствовала у русской армии покрой мундиров. Точно так же в эпоху Второй империи другие государства стремились подражать победителям Малахова кургана, Мадженты и Сольферино. Ничего нет удивительного, что русская армия после Севастополя облачилась во французские кепи и длиннополые мундиры.

Милютин и в особенности его ближайший сотрудник Обручев являлись поклонниками всего французского и заимствовали во Франции, вплоть до военного провала Второй Империи в 1870 г., организационные образцы. В последней в мирное время корпусной организации не было; территория Франции делилась в мирное время на маршалаты. Соответственно и Милютин уничтожил в русских войсках на мирное время организацию их в армии и корпуса и поделил Россию на военные округа. Все войска, находившиеся на территории округа, подчинялись командующему войсками округа. Окружная организация разгрузила военное министерство от работы по непосредственному руководству и контролю войсковой жизни, позволила центральному управлению сосредоточиться на программной работе, но в обучении войск представляла шаг назад: действительно, пехота, артиллерия, кавалерия и саперы получили объединяющего начальника только в лице командующего округом, и работа по спайке различных родов оружия, по обучению их взаимодействию замерла. После Турецкой войны 1877 г. в дополнение к округам была установлена и корпусная организация, удорожавшая расходы по администрированию армии, но парализовавшая наиболее невыгодные черты окружной организации.

Тогда как во всем мире окружная и корпусная организации ныне совпадают, Россия удержала «маршалаты», несмотря на громоздкость военно-административного управления и на перевес хозяйственных интересов над боевыми, который они обуславливают. Но в свое время военно-окружная система оказывалась полезной, так как являлась орудием подавления феодальных пережитков, концентрировавшихся в русской армии николаевской эпохи в лице командующих армиями, имевшихся уже в мирное время. Отсюда феодальные круги встречали реформы Милютина так же враждебно, как во Франции XVII века встречалась деятельность Лувуа. Феодалы подчеркивали тенденцию Милютина — возвысить административный элемент над строевым, дать военному министру решающее значение в жизни армии как в мирное, так и в военное время. Феодалы рассматривали военного министра, как скромного администратора, от которого можно не требовать командного ценза, военного опыта, который может представлять «неизвестное» армии лицо, и противопоставляли ему вождя армии, заменяющего царя во главе армии, «известного войску и армии своими доблестями и опытом». Критикуя положение о полевом управлении войск в военное время 1868 г., фельдмаршал князь Барятинский протестовал против того, что ни монарх, ни представитель его на войне в этом положении не упоминаются, что штаб главнокомандующего переименован из главного в полевой, и что установлена зависимость начальника этого штаба по отношению к военному министерству. «Армия на войне подобна кораблю на океане, снаряженному сообразно указанной ему цели; он заключает в самом себе все средства существования и успеха. Как корабль, армия составляет независимое целое, доверенное главнокомандующему на тех же основаниях самостоятельной отдельности, как корабль отдается капитану, посылаемому вокруг света. В этом уподоблении заключается та непогрешимая и священная истина, которая до сих пор служила основой нашего устройства на войне…»[92]

Как далеки эти феодальные верования от действительного направления эволюции военного искусства, приведшего ныне к перманентной мобилизации ежедневно увеличивающего значение базирования и связей, соединяющих армию с тылом — всей страной!

Воинская повинность. В течение 6 лет после Восточной войны новых наборов не производилось. Подражание французам задержало введение общей воинской повинности. В начале Милютин шел по пути улучшения старой системы комплектования; общий срок службы был понижен до 15 лет; после 7 лет действительной службы солдат уходил в отпуск, и, таким образом, при улучшившемся санитарном состоянии, начал накопляться запас. Производство набора было поставлено в культурные условия; бритье части головы, арестантские приемы конвоирования новобранцев были упразднены. В 1863 г. телесные наказания в армии юридически были сведены до минимума; началась борьба с рукоприкладством, продолжавшаяся после того и в XX веке; успех ее зависел от повышения культурности командного состава. В 1867 г. началось в войсках обязательное обучение грамоте. Если в утверждении Джаншиева, что в России «народная грамотность несравненно более обязана военному министерству, нежели министерству народного просвещения»[93] и заключается некоторое преувеличение, то все же надо отметить известный успех этой работы.

В 1870 г., однако, вся эта работа по улучшению комплектования ясно обрисовалась как паллиатив: победа увенчала, в лице Пруссии, усилия вооруженного народа. Всякие сомнения должны были отпасть: нужно было привлечь к воинской повинности и господствующие классы, сделать ее обшей. Записка Милютина так мотивирует необходимость реформы: «Ваше императорское величество, обратив свое внимание на чрезвычайное усиление численности вооруженных сил европейских государств, на необыкновенно быстрый переход их армий, особенно-германских, от мирного положения к военному и на обширно подготовленные ими средства к постоянному пополнению убыли чинов в действующих войсках, повелели военному министру представить соображения о средствах к развитию военных сил — империи на началах, соответствующих современному состоянию вооружений Европы».

Сопротивление господствующих классов установлению общей воинской повинности было побеждено, таким образом, императивным требованием равняться с военным строительством Западной Европы; к тому же громадные льготы по образованию, заключавшиеся в уставе о воинской повинности 1874 г. значительно ослабляли количественное представительство дворянства и буржуазии в солдатских рядах. Последнее в сущности почти только прокламировалось манифестом 1 января 1874 г., указывавшим, что не столько важно увеличение на 20 % имевшихся до сего источников комплектования армии, как важно качественное изменение этого комплектования: «Сила государства не в одной численности войск, но преимущественно в нравственных и умственных его качествах, достигающих высокого развития только тогда, когда дело защиты отечества становится общим делом народа, когда все, без различия званий и состояний, соединяются на это святое дело».

На подготовку к введению общей воинской повинности ушло 3 года. И здесь сказались воспитанные бонапартизмом французские тенденции к предпочтению долгих сроков службы. Срок действительной службы был установлен в 5 лет (номинально он даже достигал 6 лет), срок состояния в запасе — 10 лет. Запас полностью русская армия могла накопить лишь через 15 лет после введения общей воинской повинности, к 1889 г.

Офицерский состав. Особенные усилия надо было приложить, чтобы в корне изменить командный состав — больное место николаевской армии. Однако без военизации русской буржуазии добиться коренного перелома было нелегко. Милютин, исходя из мысли отделения специального образования от общего, приступил в 1863 г. к реформе кадетских корпусов. Он изгнал из последних муштру, как препятствие для умственного развития кадет. Пятиклассные корпуса, в которых учебные занятия прерывались военными упражнениями, были преобразованы в семиклассные военные гимназии, программа коих охватывала полностью курс реального училища. В 1881 г., с уходом Милютина в отставку, реакция уничтожила название «военные гимназии»; но воскрешенные по названию кадетские корпуса остались, по существу, милютинскими гимназиями, с небольшими изменениями формального порядка.

Воспитанники военных гимназий переходили в военные училища, где получали в течение 2 лет (специальные — 3 года) военную подготовку. Слабым местом этой системы являлась дороговизна подготовки офицера в течение 9–10 лет; при обширной системе военно-учебных заведений армия могла получать в год не свыше 400–500 офицеров из числа окончивших военные гимназии — пятую часть требуемого на пополнение нормальной убыли. Средний срок службы офицера повышался туго — с 10 лет при Николае I до 12 к семидесятым годам и достиг 18 лет только в XX столетии.

По отношению к четырем пятым комплектования офицерского корпуса пришлось сохранить пониженные требования. Милютин установил правило, что без экзамена по минимальной программе никто не может быть произведен в офицеры. Для подготовки к этому скромному экзамену была развита сеть юнкерских училищ. Юнкер — филологически означает молодого человека из низших слоев дворянства. Вопреки этому филологическому значению, юнкерские училища были всесословными; они пополняли наибольшие зияющие пробелы в образовании своих воспитанников, имевших очень слабую общую подготовку, и давали практическую военную подготовку к командованию взводом.

Слабое развитие общего образования в России и отсутствие тяготения образованной буржуазии к военной службе заставило разделить русский офицерский корпус на белую и черную кость, семиклассников и четырехклассников; это вело к развитию самодеятельности одних, к принижению и ограничению горизонтов других. И в этом расслоении офицерского корпуса — правда, по нужде — мы шли по стопам французов, имевших офицерскую аристократию из Сен-Сирской и Политехнической школ и офицерскую демократию из унтер-офицерских училищ[94]. Мы были уже в конце XIX столетия в силах отказаться от юнкерских училищ, но нужны были неудачи Русско-японской войны, чтобы покончить с этим раздвоением офицерского комплектования.

К моменту войны 1877 г. сохранялась еще значительная часть офицеров, произведенных ранее без экзамена, т. е. не получивших подготовки и в юнкерских училищах. Только с 1874 г. было приступлено к мероприятиям по накоплению офицеров запаса; последних к 1877 г. еще не имелось, и покрыть разницу в 18 тыс. офицеров между мирным и военным составом армии (26 тыс. и 44 тыс.) можно было лишь путем избрания кандидатов среди унтер-офицеров. Замещение при мобилизации должностей военных врачей встречало также большие затруднения.

Высший комсостав и генеральный штаб. Высшие назначения по военному ведомству исходили непосредственно от Александра II, и Милютин не мог на них влиять. Политическая благонадежность по-прежнему расценивалась много выше боевой пригодности. О состояния генералитета можно судить по письму генерала Циммермана, командовавшего действовавшим, или, вернее, бездействовавшим в Добрудже XIV корпусом, к Милютину от 28 июля 1877 г. В очень мягких выражениях Циммерман так характеризует своих начальников дивизий: «командуют генералы, идущие в первый раз на войну», один из них «не имеет почти никаких сведений и вообще недалеких способностей», другой — «человек неглупый, но нерешительный»; третий «мало знает пехотную и артиллерийскую часть». При большей откровенности командир корпуса, вероятно, сказал бы, что все трое никуда не годны.

Милютин стремился вывести русский генеральный штаб из русла штабной работы на больший простор. В 60-х годах он установил требование командования полком до назначения на штабные генеральские должности, а в 1872 г, — и обязательного отбытия годичного ценза командования ротой или эскадроном. Таким образом постепенно подготовлялись более пригодные кандидаты для замещения высших должностей. Пока же приходилось считаться с недооценкой людей широкого кругозора.

Милютин предлагал на должность начальника штаба действующей на Балканах армии наиболее образованного генерала Обручева, составившего план войны с Турцией, целиком одобренный главнокомандующим — Николаем Николаевичем старшим. Наследник, будущий император Александр III, намеченный для командования важнейшей группой корпусов, хотел взять Обручева своим начальником штаба. Но так как Обручев имел репутацию либерала, то Николай Николаевич отказался вовсе допустить его в состав действующей армии. Вместо него начальником штаба действующей армии был назначен Непокойчицкий, уже 20 лет ушедший от строевой и штабной службы. Газенкампф аттестует Непокойчицкого так: подлинная канцелярская машина, простое соприкосновение с которой убивает всякое проявление жизни; для него не существует ни людей, ни требований войны, а только «входящие» и «исходящие». Помощником его, фактическим руководителем оперативной части был избран Левицкий, составитель рыночного справочника по тактике, впечатлительный, неуравновешенный командир гвардейского кавалерийского полка с ореолом учености сомнительного профессора тактики.

Перевооружение. После прусских успехов 1866 г., приписанных главным образом заряжающемуся с казны ружью, наши шестилинейные штуцера, которыми была вооружена армия после Восточной войны, были спешно переделаны, по системе Крнка, для заряжания с казны. В 1870 г. мы избрали лучший образец пехотного ружья того времени, системы американца Бердана; 30 тыс. винтовок Бердана было заказано в Англии, а с 1872 г. к валовому изготовлению их приступили наши заводы. Милютин переоборудовал заново Тульский, Ижевский и Сестрорецкий заводы, снабдил их паровыми двигателями и новейшими станками. При крайнем напряжении они могли изготовлять до 400 тыс. винтовок в год.

К началу мобилизации 1876 г. около 10 % пехоты (гвардия и стрелки) и большая часть конницы закончили свое перевооружение; кроме того 230 тыс. винтовок Бердана имелось на складах. Превосходство берданки было очевидно: патрон Крнки весил в полтора раза больше, экстракция гильз у Крнки была неудовлетворительна; берданка давала удовлетворительный огонь на дистанцию вдвое большую, чем Крнка. Для войны на Балканском полуострове намечалось всего 7 корпусов; с начала мобилизации до начала военных действий имелось полгода времени. В этих условиях, казалось бы, естественнее всего было перевооружить берданками части действующей армии. Этого сделано не было; высокое начальство скорее опасалось, чем приветствовало дальнобойность и скорострельность берданок, которые, по его мнению, могли привести к тому, что пехота окажется в критические минуты боя без патронов; указывалось также на невыгоды выступления войск в поход с оружием, не изученным в мирное время, с которым еще не проходили курса стрельбы, при этом ссылались на будто бы неудовлетворительные результаты спешного перевооружения австрийской пехоты хорошим штуцером в кампанию 1859 г. Так русская пехота, оставив берданки в складах, и отправилась воевать с Крнками. Наша военная промышленность в 1877/78 г. работала на склад, а не на обширный рынок, открытый войной.

Опыт войны 1866 г. заставил нашу полевую артиллерию поспешить перевооружиться нарезными, заряжаемыми с казны пушками. Дальность бронзовых пушек образца 1867 г. была недостаточная: 9-фунтовые пушки давали действительный огонь на 1800 м, а 4-фунтовые — основной образец полевых батарей — только на 1 400 м. По укреплениям огонь их почти не давал результатов. Перевооружение прекрасными стальными орудиями образца 1877 г. стояло на очереди, но осуществлено во время быть не могло.

Мобилизация. Осенью 1876 г. мы находились только на третьем году действия общей воинской повинности и не имели еще ни одного возраста запасных, уволенного на новых началах. Запас еще образовывался досрочно уволенными солдатами, призванными по рекрутским наборам. Вследствие санитарного благополучия этот запас превосходил в 2,6 раза запас начала Восточной войны и достигал 556 тыс. Но мирный состав — 692 тыс. солдат и офицеров — в случае общей мобилизации должен был увеличиться до 1800 тыс.; недостаток запаса в 1876 г. достигал, таким образом, 612 тыс., не считая необходимых укомплектований в течение самой войны. Государственное ополчение могло выставить в три очереди, по 200 тыс. каждая, 600 тыс. человек. К формированию ополченских частей в войну 1877/78 г. прибегать не пришлось, но, несмотря на частный характер мобилизации, пришлось позаимствовать 170 тыс. ратников ополчения для мобилизации полевых частей.

Сверх указанных 692 тыс. солдат в мирное время содержалось 57 тыс. казаков, число коих при мобилизации должно было возрасти до 161 тыс.; на льготе числилось 197 тыс. казаков, что с избытком покрывало мобилизационную потребность.

По действовавшему тогда мобилизационному расписанию № 6 мы выставляли обширные запасные части, в том числе 199 запасных батальонов, — как ни удивительно, но на десяток запасных батальонов больше, чем это было намечено, по явному недоразумению, перед Мировой войной.

Переходное состояние, в котором находилась армия, несколько затрудняло производство общей мобилизации. Последняя, однако, вследствие постепенного перехода от угроз к действию, а также первоначальной недооценки противника, развивалась поэшелонно, в виде ряда частных мобилизаций. В первом эшелоне мобилизовалось всего 20 пехотных дивизий с соответственной артиллерией и сильной конницей. Первым днем мобилизации было назначено 2 ноября 1876 г.; подлежало призыву 254 тыс., из них на пятый день мобилизации на призывные пункты явилось уже 75 %; уклонившихся оказалось всего не более, 0,5 %. Эта первая, в настоящем смысле этого слова, русская мобилизация свидетельствует о высоких достижениях военного ведомства при Милютине. Сосредоточение этих 5/12 русской армии (20 дивизий из общего числа 48) на юге России было закончено к концу второго месяца мобилизации.

С объявлением войны, в апреле 1877 г., было мобилизовано еще 7 пехотных дивизий. Прибытие их на театр военных действий закончилось лишь в конце августа[95]. Вторая неудача под Плевной заставила мобилизовать в начале августа третью порцию — еще 8 пехотных дивизий, в том числе гвардию и гренадер, и приступить к формированию 3 резервных дивизий, предназначенных для этапной службы. Боеспособность этих дивизий была очень слабая вследствие неудовлетворительного состава офицеров. Дивизии, мобилизованные в начале августа, к началу ноября закончили сосредоточение на Дунае. К концу войны оставались немобилизованными 12 пехотных и 6 кавалерийских дивизий со своей артиллерией и 3 стрелковые бригады — приблизительно четвертая часть русской вооруженной силы. Численность русской армии достигла летом 1878 г., к моменту демобилизации, 1800 тыс. человек, в том: числе действующих — 707 батальонов пехоты и тыловых и запасных — 491 батальон. За время войны и оккупации действующая армия получила 147 тыс. пополнений. По всем мобилизациям было призвано 1225 тыс. человек и взято 300 тыс. лошадей, т. e. в пять раз больше, чем по первой частной мобилизации. Эта масса мобилизованных слагалась из 555 тыс. запасных, 100 тыс. льготных казаков, 170 тыс. ратников ополчения, 300 тыс. новобранцев. Тогда как в Восточную войну количество обученных при пополнении армии во время войны не превышало 14 %, в войну 1877/78 г. оно достигало 60 %.

Кампания 1877 г. была начата русскими на главном Балканском театре с 150 тыс., а закончена (зимний переход через Балканы) массой в 500 тыс. Эшелонность стратегического развертывания русских сил в 1877 г. объясняется ошибками русской политики и стратегии; но так как теперь объективные причины — необходимость новых формирований — толкают все государства на тот же путь перманентной мобилизации и эшелонного развертывания, то общее течение Русско-турецкой войны во многом сближается с современностью: энергичное начало, кризис, ведущий к позиционному сидению, и быстрая развязка по преодолению этого кризиса, связанного с полным военным истощением одной из сторон.

Тактика. Война застала русскую пехоту в момент перехода ее от трехбатальонной организации полков к четырехбатальонной. Основная масса пехоты выступила в трехбатальонном составе, чтобы вступить в бой в твердо устоявшихся организационных формах, хотя и забракованных уже теорией. Старая организация крайне невыгодно отозвалась на тактических действиях русской пехоты. Дело в том, что трехбатальонная организация сохраняла деление пехоты на легкую и линейную; батальон состоял из 5 рот, в том числе 1 стрелковой и 4 линейных. Штуцерные и застрельщики эпохи Севастополя были собраны в одну из рот батальона; она перевооружалась в первую очередь берданками, а если сохраняла ружья Крнки, то имела прицел на большую дистанцию, чем линейные роты, и проходила особый курс стрельбы. Стрелковая рота всегда рассыпалась в первую очередь; линейные роты наступали близко за ней в ротных колоннах, на небольших интервалах, не превышавших фронта развертывания ротной колонны; боевой порядок батальона растягивался по фронту не больше чем на 300 шагов. Такое деление на линейную и легкую пехоту вело к тому, что только 20 % русской пехоты получили надлежащую боевую подготовку и разумно использовались в бою; остальные 80 % представляли только массу для штыкового удара и использовали огонь своих ружей лишь эпизодически, залпами из сомкнутого строя. Эта организация была уже теоретически осуждена; на смену ей должны были придти четырехбатальонные полки с батальонами из четырех одинаково вооруженных и обученных рот. Однако помимо гвардии новая организация почти нигде не была введена — из страха перед новшеством, еще не переработанным в мирной жизни войск.

Боевой порядок русского батальона был очень скучен; четыре пятых батальона оставались под огнем в сомкнутом строю; никто не применялся к местности; муштра проникла к в действие стрелковых цепей, которые подравнивались. Основного выигрыша расчлененного порядка — несвязанности отдельных частей и возможности широкого проявления инициативы младшим начальникам — не получалось. Мы только формально отказались от линейного порядка, — механический порядок построения и залпового огня удерживался.

Ружье Крнки могло поражать неприятеля на дистанции до 2 тыс. шагов, но было снабжено прицелом только на 600 шагов. Несомненно, следовало заботиться о том, чтобы пехота не злоупотребляла огнем с дальних дистанций, что грозило оставить пехоту в решительные минуты боя на близких дистанциях без патронов. Но эта забота должна была бы выражаться прежде всего в надлежащем обучении и воспитании пехоты; механический подход к этой задаче в виде снабжения русских ружей Крнки, а потом и берданок, умышленно коротким прицелом раздражал войска, лишал их веры в свое оружие, неспособное состязаться с турецким на дальних дистанциях.

Подготовка русской пехоты в 1877 г. исключительно к ближнему бою была ошибочна и потому, что в эту эпоху тактического развития огонь артиллерии был еще слаб; от пехоты требовалась огневая подготовка со средних и дальних дистанций; того мощного артиллерийского огня, который в настоящее время заставляет рассматривать пехоту исключительно как род оружия ближнею боя, еще не было.

Пехота почти не имела представления об устройстве окопов и не располагала носимым шанцевым инструментом. В тылу шанцевый инструмент возился по расчету 10 лопат, 24 топора, 6 кирок и мотыг, 1 лом на роту, но вовремя подвезти и использовать его не умели. Русская армия готовилась исключительно к наступлению; презрение к обороне и вытекавшая из него неуверенность в обороне приводили к тяжелым кризисам каждый раз, как наступление захлебывалось. А такие недоразумения должны были повторяться часто при недостаточном уважении к огню и ставке почти исключительно на штык.

Пехотинец нес на себе 60 патронов к Крнке; общий вес его снаряжения приближался к двум пудам; тяжесть снаряжения делала русскую пехоту не слишком пригодной к быстрым маршам. Тяжелые ранцы мешали стрельбе лежа, и перед атакой их обыкновенно снимали; в случае неудачи ранцы часто пропадали.

На 12 батальонов дивизии имелось 6 восьмиорудийных батарей; русская артиллерия была, таким образом, совершенно достаточна по количеству; в числе орудий на батальон мы превосходили турок втрое. Но это превосходство не было использовано нами решительным образом.

В техническом уровне материальной части мы несколько уступали туркам[96].

Наша артиллерия могла бы существенно разгрузить пехоту, если бы она, по примеру австрийцев в 1866 г. и пруссаков в 1870 г., выдвигалась всей массой в начале боя на решительные дистанции и подавляла бы огонь противника и передвижение его резервов. Этого, к сожалению, не было. Личный состав русской артиллерии решительно отстал от требований техники и тактики. Слишком много батарей удерживалось в резерве; батареи вступали в бой изолированно и не массировали своего огня; батареи часто занимали позиции на пределе досягаемости; батареи с развитием наступления забывали о том, что и им следует выноситься вперед; батареи несли малые потери, но углубленние артиллеристов в хозяйственные интересы, их отрыв, неспаянность с пехотой последней приходилось оплачивать огромными потерями. Низкий уровень тактической подготовки артиллерии объясняется тем, что в мирное время она не входила в состав дивизий, корпусов же не было, и единственным начальником, объединявшим в одно тактическое целое роды войск, являлся командующий войсками округа. Такое объединение в мирное время могло быть только фиктивным.

Наша артиллерия плохо обучалась стрельбе в мирное время. В год на батарею отпускалось 128–200 снарядов, из них только 4 шрапнели и 4 гранаты; остальные снаряды были учебными, не рвавшимися, с дымовой трубкой. Обучиться стрельбе шрапнелью в этих условиях было трудно. Главное внимание обращалось на призовую стрельбу наводчиков по большим щитам с близкого расстояния, не имевшую никакого боевого значения. Стрельба батарей основывалась еще на «принципе самостоятельности наводчика», господствовавшем при гладкой артиллерии. Командир батареи назначал наугад дистанцию для первого выстрела, а дальше каждый наводчик должен был оценивать расстояние, на котором его снаряд лег от цели, и вводить соответственные поправки; на знакомом полигоне, на малых дистанциях, при стрельбе по огромному щиту-забору наводчик мог еще справляться с этим требованием; в боевых же условиях, с увеличением при переходе к нарезным орудиям дистанций стрельбы, оценка наводчиком интервала падения снаряда была явно невозможной. Народившееся в Пруссии в конце 60-х годов искусство пристрелки, основанное на единоличном управлении командиром батареи ее огнем, начало пропагандироваться у нас с 1873 г., но только через полтора десятка лет стало хотя бы отчасти усваиваться новым поколением командиров батарей. Офицерские школы для переучивания командиров, давно, уже при отжившей технике, покинувших военные училища, тогда еще не были известны; они представляют завоевание 80-х годов. В 1877 г. мы выступили с нарезными пушками, но гладкостенным командирским составом.

В назначении высшего комсостава руки у Милютина были связаны. Начальники дивизий были слишком необразованны, как утверждали в то время, чтобы им можно было подчинить в мирное время артиллерийские бригады. В результате начальники дивизий оставались в младенческом неведении относительно артиллерии и не умели ее употреблять, а в артиллерии росли цеховые и хозяйственные тенденции. Милютину приходилось строить армию снизу, подготовляя смену — новое, более просвещенное поколение начальников.

Образованные при мобилизации русские армейские корпуса состояли из двух пехотных и одной кавалерийской дивизий. Распределение нашей многочисленной кавалерии — в действующей армии насчитывалось всего 149 эскадронов и сотен на 100 батальонов — по корпусам представляло неудачное мероприятие. Опыт последних войн был истолкован русской конницей в общем правильно, как затрудняющий до крайности производство кавалерийских атак на поле сражения; наша кавалерия, имевшая решительное превосходство по качеству и количеству над турецкой конницей, охотно бросалась на конного, преимущественно нерегулярного противника, но участия в боевых действиях против турецкой пехоты и артиллерии вовсе не принимала. Мы должны были бы стремиться к широкому использованию кавалерии на театре военных действий; нам следовало бы иметь, по образцу пруссаков в 1870 г., самостоятельные кавалерийские дивизии, которые бы выбрасывались на несколько переходов перед фронтом армии для дальней разведки, для выполнения роли оперативного авангарда, для широких охватов и давления на тыл турецких отрядов.

Распределенная по корпусам, наша конница была сведена на скромную, вспомогательную роль дивизионной конницы. Она добросовестно в течение всей войны несла службу охранения, выставляя непосредственно впереди пехоты цепи конных постов и застав; кавалерийское охранение выставлялось перед пехотой на ночь и в тех случаях, когда пехота, не успев закончить боя, ночевала в соприкосновении с неприятелем. Конечно, это самый не экономный способ расходования кавалерии. Она несла службу связи, выставляя посты летучей почты, а также конвойную службу; каждый начальник стремился иметь свиту из нескольких конных, которые возили его пальто и на остановках сходили за денщиков. Такое крепостническое отношение к коннице в связи с отвратительным составом кавалерийских начальников развратило ее в крайней степени. В сентябре и октябре 1877 г. Плевна наблюдалась с тыла, на левом берегу р. Вида, 75 русскими эскадронами и сотнями; вследствие многочисленных откомандирований, они представляли массу не в 11 тыс., а только в 6 тыс. коней. Все же это была очень почтенная масса конницы. Турки провели через ее расположение по Софийскому шоссе 22, 23 сентября и 6 октября большие транспорты, по 8 тыс. повозок, под прикрытием пехотных бригад с артиллерией, много слабейшей наших конных батарей.

Несмотря на жалкий тактический уровень развития, русские войска представляли все же крупную силу; дисциплина была крепка, кадры были значительны, мобилизованные успевали за несколько месяцев, протекавших от призыва до прибытия на театр военных действий, вполне освоиться и уложиться в свои роты. В руках более искусных начальников — Скобелева, Гурко, Драгомирова, Радецкого — наши полки могли давать большое напряжение и достигать крупных результатов.

Политическая обстановка. Развивавшееся в Турции в середине 70-х годов национально-революционное движение младотурок, сопровождавшееся двумя дворцовыми переворотами, расценивалось недостаточно искушенными знатоками Турции, как распад турецкой государственности. Для вмешательства России в турецкие дела обстановка была более благоприятной, чем в эпоху Восточной войны. Франция после поражения 1870 г. стояла перед опасностью нового германского вторжения и не могла активно защищать Турцию. Австро-Венгрия, потеряв свое положение в германском союзе и свои итальянские владения, направила сама свои активные усилия в сторону Балкан, подготовляла аннексию Боснии и Герцеговины и поддерживала в них аграрные бунты сербских крестьян, католиков и православных, против помещиков-мусульман. В 1876 г. между Австро-Венгрией и Россией был заключен тайный договор, предусматривавший образование на Балканах не одного обширного славянского государства, а ряда самостоятельных государств[97], и расширение Австро-Венгрии за счет Боснии и Герцеговины, а России — за счет возвращения утраченных ею по Парижскому миру 1856 г. бессарабских уездов, прилегающих к устью Дуная, а также Батумского порта на кавказском побережье. Благожелательный нейтралитет Германии был обеспечен. Англия, заинтересованная в том, чтобы отвлечь Россию от дальнейшего расширения туркестанских владений в сторону Индии, склонна была обнадеживать мусульманскую революцию в Турции на оказание сопротивления России, но была бессильна вступить с Россией в открытую борьбу. Русская дипломатия в начале войны с Турцией успокаивала англичан заявлением, что русская армия не предполагает переходить Балканы. На попытку восстания болгар в Родопских горах турки ответили рядом погромов болгарского населения. Турция казалась столь слабой, что Россия, сама не выступая, выдвинула Сербию. Это вассальное турецкое княжество имело лишь зародыш армии в виде едва организованной милиции. Недооценка сил Турции была такова, что казалось, что выступление Сербии, связанное с общим восстанием всех христиан, покончит с господством турок на Балканском полуострове. Из России в Сербию отправился генерал Черняев во главе полутора тысяч добровольцев; 1500 тыс. рублей было собрано в России по подписке в помощь Сербии. Сербо-турецкая война 1876 г., однако, показала, что борются несравнимые в военном отношении величины. 30 октября 1876 г. сербская армия была на голову разбита под Дьюнишем.

Несмотря на потрясение революционным движением всего государственного организма Турции, оказалось, что турецкая мобилизация проходит успешно, и что турецкий солдат не утратил своих высоких боевых качеств. Дележ Турции требовал предварительной серьезной войны. Австро-Венгрия уклонялась от военного выступления. Русское правительство, сознавая экономическую, политическую и военную неготовность России к решению крупных исторических вопросов, сознавая, насколько большая война со связанными с ней затратами гибельно отзовется на экономическом развитии государства, попыталось также уклониться от военного столкновения с Турцией. Но это ему не удалось: славянофильская агитация, работавшая с 1875 г. полным ходом, первоначально — с одобрения правительства, успела слишком сильно сосредоточить внимание русского общества на необходимости помочь балканским славянам. Выступление Сербии всеми понималось, как выступление русского авангарда; предоставление ее на уничтожение туркам было бы принято, как прямая измена русским интересам. Турция в глазах русского общества рисовалась таким государственным гнильем, что достаточно будет нескольких русских дивизий, чтобы нанести ей смертельный удар.

Русское правительство попыталось уклониться от войны, став на путь угроз: Турции был предъявлен ультиматум — заключить с Сербией перемирие на 2 месяца. Турки подчинились этому требованию, но английское правительство (лорд Биконсфильд) горячо поощряло их к сопротивлению. На провокацию англичан, связанную с сосредоточением английских морских сил в Средиземном море и небольшого десантного корпуса на Мальте, Россия ответила частичной мобилизацией, охватившей две пятых всей ее армии. Черноморское побережье было сильно занято, в Бессарабии и Закавказьи развернулись небольшие армии.

Угрозы, перегруппировки войск, оперативные развертывания, за которыми непосредственно не следует удар, как и всякие другие полумеры, являются признаком внутренней слабости и приносят один ущерб. Турецкая мобилизация, начавшаяся еще с 1875 г., под влиянием русских угроз, в зиму 1876/77 г. продолжалась еще с большим напряжением, и, по мере накопления мобилизованных частей, Турция становилась все неуступчивее. Тогда, как многие полагали, что силы Турции уже истощены восстаниями и малой войной с Сербией, и что Турция будет не в силах воевать третий год подряд, оказалось, что Турция только на этот третий год подошла к полному стратегическому развертыванию своих сил.

Логика требовала от России, чтобы она перешла от угроз, перед которыми турки не уступали, к действию.

24 апреля 1877 г. русское правительство, наперекор своим желаниям, объявило Турции войну. Русская политика не сумела уклониться от войны, которая, естественно, должна была поднять исторический вопрос о владении Босфором, к решению которого русский империализм еще не созрел. И в то же время скептический подход русской политики к завязавшейся войне толкал стратегию на полумеры, на ведение дешевой войны лишь частью имевшихся сил.

Подготовка войны на фронте внутренней политики была проведена славянофильской агитацией; эта подготовка казалась блестящей, но была поверхностной и недостаточной для серьезной войны. Когда начались тяжелые испытания под Плевной, в обществе создалось критическое отношение к войне: о ней уже начинали говорить, как «о пикнике дома Романовых». Плевненские неудачи создали настроение, родственное с настроениями после ляоянской неудачи в 1904 г.; обозначались уже вехи, по которым революционное движение развилось бы и в 1878 г., если бы фронт счастливо не преодолел кризиса.

Моментом серьезного охлаждения славянофильского порыва явилось непосредственное знакомство русской армии с болгарским крестьянством. «Угнетенные» турками болгары оказались много зажиточнее русских крестьян. Болгары громили турок в районах, очищенных русскими от турецких войск, но сами не торопились записываться в дружины и брать у русских ружья, чтобы завоевывать своими руками собственную свободу.

Англия сумела удержать Сербию и Грецию от вступления в войну до решительных побед русских. От содействия румын мы вначале отказывались сами, имея в виду предстоящее отобрание от них бессарабских уездов, потерянных нами по Парижскому миру 1856 г.

Эта затянувшаяся война обошлась России в 1020 млн. рублей, так дорого — из-за нежелания раскошелиться в достаточной степени сразу. Военные расходы были покрыты преимущественно внутренними займами на сумму 1057 млн. рублей и небольшим внешним займом в 73 млн.; к тому же было выпущено на 500 млн. бумажных рублей, что уронило курс бумажного рубля с 85 коп. золотом до 50 коп. Несмотря на ряд серьезных финансовых ошибок, русская финансовая система все же в общем выдержала тяжелое испытание этой войны.

Турецкая армия. Отсутствие буржуазии и вообще элементов городского населения, чисто крестьянский состав армии представлял черту сходства турецкой и русской армий. Турецкий крестьянин, честный, работящий, храбрый, легко подчиняющийся дисциплине, представлял элемент, из которого с необычайной быстротой мог быть создан солдат. Мусульманское духовенство, фанатичное, преданное султану и турецкой государственности, сторожило его сознание. Никакое образование не углубило его способности к самостоятельному суждению, к критической оценке событий. Если это отсутствие критицизма в солдатской массе в огромной степени облегчало и ускоряло работу командного состава по воспитанию бойца, то оно имело и обратную сторону. В солдатской массе могли молниеносно распространяться самые невероятные слухи, и мышление и психика солдат не были вооружены для стойкой борьбы с ними. Панический страх легко овладевал солдатской массой; героизм последней был неустойчив, так как в основе его заключалась покорность фаталиста судьбе. Турецкие солдаты покорно выдерживали подчас сильнейший огонь, но порой они останавливались перед легким препятствием, если им казалось невозможным его преодолеть. «Олмас» — нельзя, не идет, ничего не выходит, — с этим турецким словом концентрируется представление о внезапном падении энергии, о бесполезности дальнейших усилий, о подчинении сложившейся обстановке; это сигнал к своего рода забастовке на поле сражения, к обращению героев в толпу беглецов или покорных пленников. «Олмас» встречался у турецкого крестьянина, одетого в солдатскую шинель, гораздо чаще, чем у русского крестьянина в той же шинели, вследствие того, что турецкий солдат имел несравненно слабейшую опору в командном составе армии и ее организации. Турецкие строевые офицеры на 90–95 % представляли тех же крестьян — унтер-офицеров, иногда даже вовсе неграмотных, произведенных после экзамена только по уставам.

В штабах, в артиллерии, инженерных частях, отчасти в регулярной коннице служили офицеры, получившие образование в немногочисленных военных училищах или за границей. Эти кадры нараставшего младотурецкого движения были еще слабы и не охватывали войсковой массы. Высшее командование представляло пеструю смесь пашей — выходцев из иностранных армий, являвшихся представителями разнообразных доктрин, пашей — интриганов, выдвинутых дворцовым фаворитизмом, пашей — дряхлых стариков, и пашей — толковых генералов, обостривших свое военное понимание в борьбе с рядом восстаний турецких провинций.