Глава 2 Нежелание Эхнатона вступать в войну

Глава 2

Нежелание Эхнатона вступать в войну

С точки зрения здравого смысла политика Эхнатона в отношении Сирии не выдерживает никакой критики. Нельзя с помощью идеи управлять империей, созданной силой оружия. Применяя к покоренным народам учение о «мире и доброй воле», можно причинить непоправимый вред собственным идеям.

Пока юный фараон распевал гимны Атону в строящейся столице, правители Сирии пели воинственные песни, отзвуки которых долетали до египетских гарнизонов, расквартированных в отдаленных уголках империи. Сирийцам не было никакого дела до нежного отца человечества, на которого так настоятельно указывал тонкий перст Эхнатона. Они не имели ни малейшего представления о монотеизме и не понимали, как можно восхищаться тем, кто является любящим отцом всех людей без всяких расовых различий. У них истинным богом считался тот, кто победил других богов, храбрый предводитель сражающихся и безжалостный мститель. Их любимыми богами были яростный Ваал, кровожадный Тешуба, ужасная Иштар. И как же они насмехались над мирным богом мира, который называл себя Единственным! Как же они смеялись над юным фараоном, который отложил оружие ради гимнов и надеялся править только силой любви!

Любовь! Можно только удивляться наивному идеализму и очаровательной глупости фараона, который в эпоху непрекращающихся войн пытался проповедовать религию мира в завоеванной Сирии. И спустя три тысячи лет человечество тщетно пытается воплотить те же идеалы.

Сегодня всем знакома доктрина гораздо более развитая и цельная, чем та, которую проповедовал и за которую умер Эхнатон. Ныне всем известно учение Господа, и вожделенный блаженный мир – это то, чего мы надеемся достичь.

Но странно видеть в ту далекую эпоху, за тридцать сотен лет до рождения Христа, за два столетия до рождения Давида и Соломона и за много лет до проповеди Моисея, луч солнца, на короткий миг пробившийся сквозь облака, но пробившийся, очевидно, слишком рано.

И сегодня человечество не готово воплотить идеи мира, тогда же ни о чем подобном не могло быть и речи, и цена, которую Египет заплатил за идеализм юного царя, оказалась очень высокой – полная потеря всех его владений. Эхнатон верил в мирного бога, и для него эта вера означала полный отказ от войны. Все имеющиеся свидетельства, касательно этого периода истории, однозначно указывают на одно: Эхнатон отказывался сражаться, ибо считал, что применение оружия является оскорблением бога. Не важно, что было ему суждено, победа или поражение, приобретение или потеря, он оставался верным своим принципам и не желал возвращаться к старым богам войны.

Следует также помнить, что в те времена империя являлась личной собственностью фараона, как всякое царство считалось собственным владением царя. Сирийцам было по большому счету все равно, правит ли ими египтянин или сириец, хотя, возможно, они предпочли бы своего соплеменника.

Эхнатон мог поступать как угодно со своей собственностью. Поэтому он отказывался сражаться за собственные владения. Тогда мир еще не знал, что такое патриотизм, лояльность подданных зиждилась только на личной преданности властителю, сам же монарх руководствовался только собственными интересами. Значит, Эхнатона нельзя обвинить в том, что он разорил свою страну, отказавшись воевать.

Его положение предполагало, что он волен делать все, что считает нужным, со своей державой и, если он принес державу в жертву своим идеалам, за эту потерю ему одному предстояло расплачиваться. Он горько переживал эту утрату, поскольку искренне любил Сирию и питал великую надежду объединить империю с помощью общей религии. Но к счастью или к несчастью, Эхнатон твердо решил уклоняться от тех битв, в которые его пытались вовлечь.