Дневник Мины Гаркер

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Дневник Мины Гаркер

1 октября. Довольно странно находиться в неведении и после стольких лет нашей с Джонатаном полной откровенности видеть, как он старательно избегает говорить на некоторые темы — жизненно важные темы. После вчерашнего утомительного дня я долго спала, и хотя Джонатан тоже проспал, но встал все же раньше меня. Перед уходом он очень ласково и нежно говорил со мной, но не проронил ни слова о вчерашнем посещении дома графа. Хотя, конечно, понимал, как я беспокоилась. Бедняжка! Думаю, это расстроило его еще больше, чем меня. Они все решили, что мне лучше не вмешиваться в это ужасное дело, и я согласилась. Теперь стоит мне подумать, он что-то скрывает от меня, и… и я, как дурочка, плачу, хотя знаю, эта таинственность продиктована искренней любовью мужа и самыми добрыми намерениями друзей.

Что ж, когда-нибудь Джонатан расскажет все, а чтобы он не думал, будто я утаиваю от него хоть что-нибудь, стану, как обычно, вести свои записи. И если он усомнится в моем доверии, покажу ему этот дневник, где для его дорогих глаз записана каждая моя мысль, любое, самое незначительное переживание. Сегодня мне необычайно грустно, настроение скверное. Видимо, это реакция после сильного волнения.

Прошлой ночью я легла в постель после их ухода лишь потому, что они так велели. Спать не хотелось, я места себе не находила от беспокойства. Стала думать о том, что произошло с нами с тех пор, как Джонатан приезжал повидать меня в Лондоне, и теперь все последующие события выстраиваются в какую-то фатальную череду — судьба неумолимо ведет нас к изначально предопределенному трагическому финалу. Что бы мы ни делали, как бы правильно ни поступали — результат самый плачевный. Если бы я не приехала в Уитби, возможно, моя милая, бедная Люси была бы и теперь с нами. Ведь до моего приезда у нее не было желания ходить на кладбище, а если бы она не бывала там днем со мной, то не пошла бы туда и ночью во сне, и тогда бы это чудовище не погубило ее. Господи, и зачем только я поехала в Уитби?!

Ну вот, опять слезы! Не знаю, что это нашло на меня сегодня. Эти записи не следует показывать Джонатану: узнав, что я дважды плакала за одно утро — это я-то, которая вообще не имеет привычки плакать и никогда не плакала из-за неприятностей, — он очень разволнуется. Приму веселый вид, а если захочется поплакать, то скрою от моего милого. Думаю, нам, бедным женщинам, нужно придерживаться этого правила.

Не помню, как я заснула прошлой ночью. Помню только внезапный лай собак и множество странных звуков, какие-то громкие мольбы из палаты мистера Ренфилда, которая находится этажом ниже. Потом наступила полная тишина, такая глубокая, что это меня поразило, я встала и выглянула в окно. Темно и тихо; густые тени, появившиеся при лунном свете, казалось, исполнены молчаливой тайны. Все замерло — мрачное и неподвижное, как смерть или рок, живой оставалась лишь тонкая полоска тумана, которая медленно ползла по траве к дому.

Я вернулась в постель, стало клонить в сон. Полежала немного, но заснуть не могла, снова встала и выглянула в окно. Туман расстилался теперь у самого дома, полз по стене, как бы подкрадываясь к окнам. Несчастный Ренфилд бушевал в своей палате еще громче прежнего, и я, хотя и не могла разобрать ни слова, уловила, что он как будто страстно молит кого-то. Затем послышался шум борьбы — видимо, санитары надевали на него смирительную рубашку. Я так испугалась, что бросилась в постель и, закутавшись в одеяло с головой, зажала уши. Спать совсем не хотелось — так, по крайней мере, мне казалось, — но, должно быть, я все-таки заснула, потому что, кроме снов, больше ничего не помню до самого утра, когда Джонатан разбудил меня. Пришлось сделать усилие, чтобы понять, где я и что надо мной склонился мой муж. Мне приснился очень странный сон, в котором отразилось многое из того, что я думала и переживала наяву.

Во сне я ждала Джонатана, беспокоилась за него, а сделать ничего не могла: руки, ноги, голова — все отяжелело. Тревожные мысли одолевали меня даже во сне. Стало как будто сыро, холодно и душно. Я откинула одеяло и, к своему удивлению, увидела, что туман проник в комнату. Газовый рожок, который я оставила гореть для Джонатана, потускнел и мерцал крошечной красной искрой сквозь густую пелену. Я вспомнила, что, прежде чем лечь в постель, вроде бы закрывала окно. Хотела встать и проверить, но руки, ноги и даже мозг как будто налились свинцом. Я просто не в силах была пошевелиться. Прикрыв глаза, я, однако, могла видеть сквозь веки. (Удивительно, что только не происходит с нами в снах и как разыгрывается фантазия!) Туман становился все гуще и гуще, я увидела, что он, как дым или пары кипятка, проникал не через окно, а сквозь дверные щели…

Все более сгущаясь, туманное облако в конце концов приняло форму колонны, над которой зловещим оком тлел газовый рожок. Голова у меня закружилась, кружилась по комнате и сотканная из облака колонна, а на ней проступили слова из Священного Писания: «…облако днем и огонь ночью».[113] Неужели какое-то духовное прозрение снизошло на меня во сне? На колонне запечатлелись глаголы о дне и ночи, а огонь сконцентрировался в красном оке, которое вдруг приобрело для меня какой-то особый смысл и очарование; потом пламя раздвоилось и мерцало в тумане, как два красных глаза, похожих на те, что в длившейся мгновение галлюцинации привиделись мне на утесе с Люси, когда заходящее солнце отразилось в окнах церкви Святой Марии. Вдруг ужас пронзил меня — ведь Джонатан видел, что именно так, из тумана, возникли в лунном свете ужасные дьяволицы, и тут, наверное, мне стало во сне дурно, и все померкло. В последнем проблеске сознания мелькнуло мертвенно-бледное лицо, наклонявшееся ко мне из тумана…

Да, такие сны ни к чему — они могут просто расстроить рассудок. Вероятно, стоило бы попросить профессора Ван Хелсинга или доктора Сьюворда прописать мне что-нибудь успокоительное, но боюсь, моя просьба их встревожит. Они и так слишком за меня беспокоятся. Постараюсь сегодня выспаться как следует, без всяких снотворных. А если уж не удастся, тогда попрошу у них хлорала — один раз можно принять, зато высплюсь хорошенько. Прошлая ночь утомила меня больше, чем бессонница.

2 октября, 10 часов вечера. Минувшей ночью спала без всяких снов и, наверное, крепко — даже приход Джонатана не разбудил меня. Но сон не подкрепил меня, сегодня — полное бессилие. Вчера я провела день, пытаясь читать, или дремала, полуживая. Днем мистер Ренфилд попросил позволения увидеться со мной. Бедный, он был очень кроток и, когда я уходила, поцеловал мне руку и призвал на меня Божье благословение. Это тронуло меня. Я невольно плачу, думая о нем. Слезы — моя новая слабость. Джонатан огорчится, узнав об этом.

До ужина дома никого не было, вернулись все усталые. Я старалась поднять им настроение; вероятно, мне и самой стало от этого лучше — даже забыла о своей усталости. После ужина мужчины отправили меня спать, а сами пошли покурить — это они так сказали, но было ясно, что им хотелось поделиться своими дневными впечатлениями. По виду Джонатана я поняла — он хотел сообщить что-то важное.

Спать совсем не хотелось, и я попросила у доктора Сьюворда какого-нибудь слабого снотворного, поскольку прошлую ночь плохо спала. Он был так добр, что сам приготовил порошок, сказав, что это мягкое снотворное и не повредит мне. Я приняла его и теперь жду сна, который пока не идет. Надеюсь, я не совершила ошибки: вместе с сонливостью меня начинает одолевать безотчетный страх — а что, если я не проснусь? Погружаюсь в сон. Спокойной ночи.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.