От Заселья до Херсона

От Заселья до Херсона

Два озера ограничивали этот протяженный поселок на западе, и с этой стороны его удобно было оборонять. Последние русские войска оставили Заселье около полудня, отступив на восток. Они принадлежали к 162-й стрелковой и 5-й кавалерийской дивизиям. Церковь при большевиках использовалась как амбар и кинотеатр. Лестница с колокольни, очевидно, была пущена на дрова и сгорела в печках. С потолка свешивались красные знамена. Вдруг к нам подошел немощный, беззубый человек, представившись православным священником. Он попросил разрешения отслужить службу. Слезы текли по морщинистому лицу священника, когда сельчане вошли в скромное помещение и он дрожащим голосом читал первую за много лет проповедь. Старые люди с благоговением внимали его словам. Молодые же с любопытством, но в некотором замешательстве стояли на площади перед церковью.

Ночью с запада доносился шум ожесточенного боя. Это 16-я танковая дивизия наступала на Николаев. На рассвете я забрался на колокольню и рассматривал типичный сельский пейзаж Южной России. Огромные поля простирались во всех направлениях, а к поселку, подобно паутине, тянулась сеть глубоко вдающихся в чернозем пыльных проселочных дорог.

Было видно, как по всем дорогам клубилась пыль, а возле соседнего села Новопетровка поднимались и садились самолеты противника. Как и ожидалось, русские окружили наш батальон. Не нужно объяснять, что произойдет, если Николаев продержится еще какое-то время и противник попытается охватить фланги 16-й танковой дивизии. Густые клубы пыли на западе и востоке говорили сами за себя. Будет жарко!

Мотоциклетные роты выдвинулись на позиции на окраинах Заселья, и у них как раз была утренняя поверка, когда на востоке были замечены крупные силы противника. В то же время колонна противника двинулась по направлению к Заселью с запада. Русские понятия не имели, что Заселье взято нами еще вчера, и поэтому шли прямо в западню, устроенную нашим саперным взводом и несколькими бронемашинами. Дамба, которая разделяла два озера, стала русским погибелью. Много солдат противника, не успевших оказать сопротивления и даже сделать хотя бы один выстрел, было захвачено в плен.

Колокольня стала моим командным пунктом. Оттуда я мог наблюдать за передвижениями противника и вовремя принимать меры. Все больше и больше русских появлялось со стороны Шуванки и исчезало в колышущемся поле пшеницы, чтобы развернуться оттуда для намеченной атаки Заселья. Я спокойно наблюдал за развитием ситуации, потому что к поселку подходила полоса поля по меньшей мере 400 метров. В таких условиях любая атака противника захлебнулась бы в собственной крови.

На горизонте занимали позиции батареи русской артиллерии. Верховые посыльные галопом скакали по черной земле. Перед нами была масса целей для наших орудий, но приходилось беречь боеприпасы. Наши линии коммуникаций были бесконечно длинными, и боеприпасы становились поистине драгоценными. Мы ждали нужного момента, когда каждый выстрел удачно выполнит свою кровавую работу. Маленькие черные точки двигались к нам через созревающие поля. Время от времени солнце отражалось в блестящем металле, ярко сверкая на фоне более ровного дневного света. Точки становились все ближе и ближе. Они уже больше не напоминали муравьев – в них можно было четко распознать русских пехотинцев. Их боевые порядки были отличными. Они наступали широко рассредоточенным строем. Группы солдат тянули противотанковые орудия; лошади оставались сзади. Я тщательно, как шахматный игрок, оценил ситуацию и приготовил то оружие, которое стало бы наиболее смертоносным для противника.

Русские наступали упрямо, но осторожно. Ни одного немецкого солдата не было видно на окраинах Заселья. Поселок должен был выглядеть для русских незанятым. Только усиленные взводы мотоциклетных рот оставались на позиции. Все прочие мои подразделения ожидали приказа атаковать к северу и югу от поселка. Я хотел не просто отбить атаку, но и уничтожить русскую войсковую часть! Такой момент наступил в 11.00. Русские были накрыты огнем из всех видов оружия, и в их рядах образовались ужасные бреши. Наши минометы и полевые орудия старались уничтожить пушки противника точным огнем. Атакующие русские цепи залегли. Потом они вскочили и побежали вперед навстречу своей смерти. Офицеры и комиссары пытались восстановить ход атаки, но я видел только отдельных русских солдат, бежавших вперед; большинство оставались лежать на земле, как будто их пригвоздили.

Настал момент для мотоциклистов и бронемашин, ожидавших своего часа на флангах. Они двинулись на восток, а затем развернулись и погнали русских к нашим позициям. К середине дня мы взяли в плен 650 человек и более 200 было убито. Согласно показаниям пленных, командир 962-го стрелкового полка застрелился после того, как застрелил одного из своих офицеров. Поскольку этот полк первоначально насчитывал только 900 солдат, то он был практически истреблен в результате понесенных потерь.

В течение следующих нескольких часов нас еще несколько раз атаковали. Во второй половине дня по поселку был открыт сильный артиллерийский огонь. Он велся с запада. И хотя мы ожидали атаки с обоих направлений, все-таки этот удар застал нас врасплох. В мгновение ока линия фронта изменилась, и мы заняли заранее подготовленные позиции к западу от поселка. В отличие от первой атаки эту осуществляли моторизованные силы. Несколько легких танков-амфибий (устаревшие легкие танки Т-38 с противопульной броней 4—9-мм толщиной, вооруженные 7,62-мм пулеметом. Вес 3,3 тонны. Экипаж 2 человека. – Ред.) и бронемашин образовывали головное подразделение русских. Удар русской артиллерии пришелся по позиции нашей батареи, где взорвался грузовик с боеприпасами. Мы снова подпустили русских поближе, и они снова нарвались на наш сосредоточенный огонь.

Танки-амфибии были первыми жертвами – они взлетели на воздух. Черные клубы дыма накрыли поле боя, в то время как вперед двинулись наши бронемашины и истребители танков (самоходки на базе легкого танка Т-I, вооруженные 47-мм пушкой чешского производства. – Ред.). Они били по дезорганизованным и частично рассеянным боевым порядкам русских. Один наш истребитель танков остановился и задымил. Красные языки пламени вырывались изнутри и поглотили механика-водителя прежде, чем его можно было спасти. Двух других членов экипажа Р21-1А вытаскивали из огненного ада и гасили на них пламя. У меня звон стоял в ушах от криков сгоравшего заживо тяжело раненного механика-водителя. Однако я оторвал взгляд от происходившего вокруг горящего истребителя танков и направил бинокль на юго-запад. Клубы густой пыли возвещали о прибытии новых колонн русских войск, которые пытались прорваться на восток. Наши бронеавтомобили и истребители танков, подобно пантерам, набросились на эти колонны и расстреливали машины, превращая их в пылающие обломки. Русские солдаты пытались разбежаться во всех направлениях, но лишь немногим удалось скрыться. Большинству атаковавших вскоре пришлось брести по дороге, ведущей в плен.

Во время доклада о ситуации я слышал вопли раненых и душераздирающие крики нашего обожженного товарища. Он лежал на носилках и умолял меня прикончить его. Обгоревшие руки лежали на обуглившемся теле. Голова без волос, провалившиеся губы и почерневшее туловище были одной сплошной раной; нижняя часть его тела была защищена от огня брюками и поэтому пострадала не столь сильно. Я чувствовал себя пристыженным и не мог произнести слова утешения. В такой ситуации они были бы беззастенчивой ложью. Мои солдаты пристально смотрели на меня. Снова и снова молодой солдат умолял облегчить его страдания. Врач сказал, что нет никакой надежды; он даже не видел, куда можно было сделать инъекцию обезболивающего средства. Врачу оставалось только беспомощно пожать плечами. Леденящий душу крик выгнал меня из полевого перевязочного пункта. Я был не в состоянии попрощаться. Я даже не мог опустить ладонь на его лоб. Один последний взгляд, и я выбежал. С окончанием дня наступил и конец жизни нашего товарища.

Мы удерживали Заселье, отбивая атаки русских до 17 августа, и провели рекогносцировку далеко на юг, до самой Снигиревки. О том, что станция Снигиревка очищена от противника, было доложено в 19.00. В бронеавтомобиль унтерштурмфюрера СС Теде попал снаряд из противотанковой пушки. Доложили, что Теде пропал без вести. Теде всего за несколько часов до этого узнал о рождении своего первенца. 16-й танковой дивизии удалось овладеть городом Николаевом и отбросить русских назад к Херсону. В Николаеве пораженные гренадеры обнаружили строящийся линкор водоизмещением 36 000 тонн, который еще не сошел со стапелей.

18 августа наш батальон получил задание провести разведку в направлении Херсона. Этот город особенно быстро развивался с конца XIX века и в 1930-е годы. Однако на наших картах он был обозначен как убогий поселок. Задолго до рассвета мы двинулись на юг. Несколько часов спустя сияющий красный лик солнца взошел над Днепром и согрел застывшие суставы. Клубы пыли вились вслед за нами, когда мы быстро продвигались вперед. Группа мотоциклистов, прикрываемая двумя бронемашинами, следовала впереди. Остальная часть 1-го взвода и мой командирский броневик следовали за ними. Командиром авангарда был гауптштурмфюрер СС Эрих, на которого я мог положиться.

Через короткое время мы наткнулись на русскую колонну, которая искала брода. Мы ее разоружили и отправили в направлении Заселья. Русские грузовики были взяты как трофеи, и они примкнули к нашей колонне. Пленные были рады, что война для них закончилась, и охотно подчинялись командам. По обе стороны пути нашего следования мы обнаружили огромные виноградники и поля помидоров и огурцов. Вскоре уже весь батальон жадно поглощал помидоры. Фруктовые сады покрывали западные склоны долины Днепра, но фрукты еще не созрели. Наше продвижение на юг продолжалось. Мои солдаты улыбались мне, когда я проезжал мимо них, или передавали мне радиосообщения. Как люди опытные, они, конечно, успели заметить, что в данный момент мы не ведем разведку, а валяем дурака.

В докладах вермахту такие действия обозначались как «внезапный удар», но этот «внезапный удар» был далеко не детищем порыва или идеей какого-нибудь бесшабашного командира. Нет! «Внезапный удар» был в большинстве случаев заблаговременно запланированной ответственным командиром операцией. Такой командир владел обстановкой и горел желанием добиться большого успеха благодаря хладнокровному планированию, бесстрашию и отваге, быстрым действиям.

Необходимым условием для такого рода боевых действий были, помимо военных способностей, выдающиеся человеческие качества. Командир должен пользоваться абсолютным доверием солдат и быть в истинном смысле слова боевым лидером своего подразделения или части. Приказ нанести «внезапный удар» не может быть отдан сверху! У Генерального штаба нет возможности отдавать команды на «фактическом поле боя», опираясь на подсказанные интуицией заключения. Прерогативой нанесения «внезапного удара» обладает исключительно и полностью сам боевой командир.

Нередко молниеносная операция кажется безрассудством со стороны командира, которому сопутствует удача, но у реальности есть другая сторона. Такой командир буквально ставит себя на место противника. Ему известны неудачи и провалы, которые терпит противник. Ему знакомо физическое и душевное напряжение, которое испытывает противник; он хорошо знает его сильные и слабые стороны. Он не полагается на донесения разведки вышестоящих инстанций. Они дают только общую обстановку и расстановку сил в текущей операции, и ни на йоту больше. Боевой командир вырабатывает свою собственную оценку ситуации. Из тысяч обрывков информации у него складывается представление о противнике. Он может читать оперативную обстановку на местности как книгу. В нем пробуждаются глубоко спрятанные инстинкты охотника и воина. Такой командир видит и чувствует врага. Лица пленных открывают для него больше, чем страницы допросов. Боевой командир – не только офицер-начальник, но человек, который руководит своим примером! Его воля – это воля его солдат. Он черпает свою силу в своих гренадерах, которые верят в него и пойдут за ним даже в ад.

На горизонте уже можно было различить очертания Херсона. Над Днепром высились элеваторы с зерном. Западный район города изобиловал высокими трубами заводов. Перед нами высились тенистые, манящие к себе деревья. Нас обжигало палящее солнце. Мы мечтали о воде и тени в городе.

В нескольких километрах от Херсона я долго стоял на бронемашине и осматривал раскинувшийся перед глазами город. По Днепру, который протекал здесь с востока на запад, наблюдалось оживленное движение судов, взад-вперед сновали канонерские лодки. Большие паровые паромы лениво тянулись к дальнему берегу, освобождались там от своего груза и возвращались в Херсон. До города, казалось, было рукой подать. Он соблазнял, он манил к себе и, казалось, смеялся над моей нерешительностью. Ротные офицеры смотрели на меня выжидающе. По лицу артиллериста было видно, что он уже определил позиции, с которых будет осуществляться огневая поддержка наступления батальона. В это время мои солдаты опять сидели в помидорных полях и с удовольствием ели чудесные плоды. Я позавидовал их беззаботности.

Я закурил еще одну сигарету, пуская дым в дрожащий воздух. Я чувствовал себя абсолютно уверенным в себе, и у меня не было никаких дурных предчувствий в том, что огромный город может нас поглотить. Мое решение было твердым. Город должен был пасть под внезапным ударом. Русские ожидали атаки с северо-запада от Николаева. На этом направлении они и подготовили свою оборону. Именно там находилась готовая к атаке дивизия «Лейбштандарт». (Еще одна причина для прорыва в Херсон с «черного хода».) Мы поехали к городу по проселочной дороге вдоль Днепра и с ходу смяли роту красноармейцев, возводившую заграждение в предместьях города. От неожиданности солдаты Красной армии забыли поменять лопаты на оружие. Но вот перед нами выросли современные многоэтажные здания. Вражеский пулемет взбил землю вокруг. Бой за Херсон начался.

Гауптштурмфюрер СС Эрих коснулся указательным пальцем своей стальной каски, крикнул «Пошел!» головному отделению и на полном ходу понесся через широкую площадь. Он исчез за широкой улицей, ведущей к центру Херсона. Взвод последовал за своим лидером. Бронемашины простреливали из своих 20-мм орудий пространство перед домами. Глухие взрывы ручных гранат свидетельствовали о том, что завязался ближний бой. Я последовал за передовым взводом и неожиданно опять оказался у Днепра. Дорога извивалась как змея, проходя через старый район крепостей. С юго-восточного берега реки русская артиллерия начала интенсивный обстрел дороги. Советские моряки сражались с яростью диких кошек. Огонь заставил нас покинуть машины и продолжить бой в пешем боевом порядке.

Ряд домов укрывал нас от обзора с восточного берега реки. Плотно прижимаясь к стенам, мы сражались за каждый дом по обеим сторонам улицы. Эрих дрался как лев; этот воин-блондин из Шлезвиг-Гольштейна ревел, прыгал от прохода к проходу, задавая темп атаке. Пулеметный огонь высекал искры с тротуара. Атака остановилась. Пулеметный огонь был почти непреодолимым препятствием для головных подразделений.

Но для Эриха остановки не было. Он знал, что мы должны были достигнуть порта, чтобы помешать советским войскам организовать оборону. Эрих лежал в нескольких шагах, крепко держа автомат в своих сильных руках, ноги подтянуты к телу. Закинув каску назад, он скомандовал: «Первый взвод выдвигается, пересекает дорогу. Приготовиться. Пошел!» Я видел, как молодые солдаты вскочили, стремительно понеслись через улицу и упали на тротуар так, будто их подкосила очередь. Их согласованный рывок обманул вражеского пулеметчика; вскоре он уже больше не стрелял.

Мы достигли маленькой площади. Моряки заняли позицию среди декоративных кустов и пытались остановить наше наступление. Совершая бросок, я вдруг увидел, как Эрих упал на мостовую. Автомат с металлическим звоном упал на асфальт. Эрих согнулся, его руки искали, за что ухватиться. Он скреб руками по земле. Гренадеры подтащили своего командира взвода к стене дома и криком позвали санитаров. Пуля раскроила Эриху череп. Я хотел сказать несколько слов и пожать ему руку, но он уже больше ничего не слышал; это был его последний бой. Еще через два дня, после того как продиктовал письмо своей жене, он навсегда закрыл глаза. В лице Эриха рота потеряла одного из своих лучших унтер– офицеров, а я потерял одного их своих самых верных солдат.

Бой становился ожесточеннее. По улице били русские орудия. Горели склады горючего. Высоко в воздух клубами повалил густой дым, от взрывов все взлетало вверх. Желая найти укрытие на простреливаемой улице, я всей тяжестью тела навалился на какие-то ворота, но они были на засове. Пули били по тротуару и с визгом рикошетировали. Я подумал, что игра окончена, и побежал по улице, обстреливаемый моряками. Мне показалось, что укрытием будет киоск. Но пули расщепляли его тонкие деревянные стенки, и от пулеметных очередей киоск разлетелся на куски. Бензопила не смогла бы сделать этого лучше. Плотно прижавшись к земле, я ожидал окончания перестрелки между советскими солдатами и солдатами моего 1-го взвода. Опять я был между двух позиций. Через несколько минут ситуация разрядилась, и наступление на порт продолжилось.

Советские войска отошли в район порта. Два больших парома, находившиеся на пристани, подбирали спасавшихся бегством. Мы подбирались все ближе. Со свистом падавшие минометные мины создавали помеху нашему быстрому продвижению к порту, но нас было уже не остановить. Улица за улицей, дом за домом переходили в наши руки. Подбитые гвоздями с широкими шляпками, наши сапоги звонко стучали по тротуару этого стратегически важного города на Днепре.

Наши пулеметы били по причалу. Они не относились к тяжелому виду оружия, но эффект от их стрельбы был убийственный. Не обращая внимания на все еще бежавших к ним людей, суда отчалили и направились к юго-восточному берегу. В то время как паромы тяжело и неуклюже отходили от пристани, люди цеплялись за борта судов, вися как виноградные гроздья. В воздух летели бочки с маслом и горючим, а охваченные огнем люди прыгали навстречу своей смерти, исчезая в потоке сильного течения реки.

Некоторые русские выходили из этого ада в слезах, некоторые искали спасения, бросаясь в Днепр. Тягач с 88-мм зенитной пушкой прошел через густой дым от горящих бочек и занял удобную огневую позицию. Едва орудие было приведено в боевое положение, как первый снаряд вырвался из ствола и разорвался в носовой части одного из больших паромов. Пушка стояла под градом огня на самом виду у русских артиллеристов. Боеприпасы, машины и горючее, оставленное сзади, горели и взрывались, обломки со свистом носились вокруг пушки, одиноко стоявшей на пристани. Брошенные лошади, не зная, куда деваться, и прыгая наугад, попадали, захлебываясь, в коричневатый быстрый поток. Большая баржа дрейфовала, никем не управляемая, к берегу и села на мель. Русские солдаты пытались вплавь добраться до спасительного берега. Лишь немногим удался побег; большинство из них были унесены течением в море.

Я слышал, как кричал оберштурмфюрер СС Науман, направляя второе орудие своего взвода на огневую позицию. Он орал в пылу сражения и помчался к первому орудию. Боже мой! В этот момент я увидел опасность, но гренадеры у пушки, очевидно, ее не замечали, поглощенные перестрелкой. Орудие медленно покатилось по пристани и плюхнулось в Днепр. К счастью, все солдаты остались живы, но наша пушка пропала. Это была большая потеря.

Стрельба в порту стихла; лишь несколько снарядов с воем пролетели над нами и взорвались где-то в городе. Соединение с дивизией «Лейбштандарт», атаковавшей с северо-запада, произошло в 16.00. Сражение за Херсон было окончено. С ликвидацией возгораний в порту начались работы по восстановлению и поддержанию порядка в городе. Он был очищен от обломков, граждане вышли из укрытий, и первыми дети начали общаться с немецкими солдатами. 22 августа на смену нашему батальону пришел полк Хицфельда. 73-я пехотная дивизия достигла Днепра и подготовилась к переправе через него севернее Херсона.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.