“Это становится политически опасно”
“Это становится политически опасно”
25 апреля 1916 года в связи с предстоящими военными операциями Царь отправляется в действующую армию и безвыездно живет там полгода, до 19 октября. Время от времени к нему приезжает семья, некоторое время с ним остается сын.
В войне складывается перелом в пользу России. 22 мая русские войска Юго-Западного фронта опрокинули сопротивление противника в районе Луцка, продвинулись вперед на 80-120 км. Потери противника составили свыше 1 млн. убитыми и ранеными и 400 тыс. пленными (потери русской армии были в три раза меньше). Русское наступление оттянуло 11 германских дивизий из Франции и 6 австро-венгерских дивизий из Италии. Под влиянием успеха русской армии на стороне Антанты в войну вступила и Румыния.
Большую часть времени Государь проводит в могилевской ставке, но время от времени он покидает ее и отправляется с поездками по разным городам: Киев и Винница, Бендеры и Одесса, Екатеринослав и Севастополь, Евпатория и Бахмач, Курск и снова Могилев.
В Киеве Царь со своей семьей встречается с матерью и сестрой Ольгой. В Севастополе вместе с Наследником посещает 25 кораблей Черноморского флота. В Евпатории царская Семья навещает отдыхавшую там А. Вырубову.
Тем временем с весны по осень 1916 года окончательно складывается заговор с целью устранения Царя, подготовляемый левыми партиями и масонскими ложами. Военная масонская ложа, куда входили начальник Верховного штаба Алексеев, бывший военный министр Поливанов, главнокомандующий армиями Северо-Западного и Северного фронтов Рузский, член Государственной Думы Гучков и целый ряд других высокопоставленных лиц, разработала план, согласно которому предполагалось заставить Царя отречься под страхом смерти или даже угрозой жизни его жены и детей. Ради достижения своих преступных целей изменники были готовы на все.
Царское Село. 24 апреля 1916 г.
Мой любимый, я не в силах выразить, голубчик мой, чем было для меня твое дорогое присутствие и тот свет и покой, которые ты принес моему сердцу так, как без тебя все бывает труднее переносить, и мне всегда несказанно недостает тебя. Твои нежные ласки и поцелуи — такой бальзам и наслаждение! Я всегда тоскую по ним — мы, женщины, стремимся к нежности (хотя я не прошу ее и часто ее не показываю), но теперь, когда мы так часто расстаемся, я не могу не высказывать этого. После я живу дорогими воспоминаниями. Дай Бог, чтоб мы скоро опять были вместе — скажи это Воейкову частным образом.
Пожалуйста, сделай сначала смотр гвардии. Они с таким нетерпением этого ждут, а затем будет чудно вместе отправиться на юг. Теперь у тебя будет нечто вроде отдыха, так как дни, проведенные здесь, были, право, для тебя мученьем — с утра до вечера народ с дерганьем и приставаньями. Я так рада, что наш Другприехал благословить тебя перед отъездом. Я думаю, что Он вернется домой как только А. уедет.
Что за погода! О, любовь моя, мой родной, душа моя, жизнь моя, мой единственный, мое все, прощай. Крепко прижимаю тебя к сердцу и осыпаю поцелуями. Бог да благословит, укрепит и защитит тебя от всякого зла!
Навеки твоя
Женушка.
Ц.С. 25 апреля 1916 г.
Мой Голубой Мальчик!
Как это тебе нравится, мой милый? Да, я люблю эту книгу, я привезу ее с собой и буду читать те трогательные места из нее, когда будет грустно и тоскливо. Я так сильно тоскую по тебе, любовь моя, — твоя поездка в одиночестве еще хуже. Опять чудная погода — вешают маркизы — в комнатах станет темнее, но солнце портит мебель.
Мы обошли весь поезд Бэби. Ты уже осматривал его, и там прибита на стене памятная дощечка. Шмидт[834] был там и упорно говорил по-французски. Трепов тоже — нам пришлось ждать до 3-х, так как поезд был отправлен дожидаться нас на Алекс. вокзал. Очень чисто — есть маленькая часовенка — даже с колоколами. 299 раненых солдат и 6 офицеров — я раздала медали самым тяжелым. После этого лежала на балконе до 6-ти. А. приходила на один час, она настроена довольно придирчиво, сердится, что мало видит меня эти дни, что у нее много дела, должна принимать много народа, что почти не видала тебя, — так что в некоторых отношениях будет легче, когда она уедет.
Мы обедали на воздухе, а затем я поехала с детьми на автомобиле в Павловск; слышали первого соловья.
Вечером она приехала из города. Пишу другим пером, так как сижу в своей лиловой комнате. Как я была счастлива, получив твою дорогую телеграмму из Смоленска! Наш Друг сказал А. по поводу ареста Сухомлинова, что “малесенько не ладно”. Дивная погода, все наши раненые лежали и сидели на балконе и в саду, даже самые тяжелые, так как солнце — лучшее лекарство, и потом это морально на них хорошо действует. Милочка, не забудь поговорить с Воейковым насчет Бресслера (А. дала тебе свое частное письмо от него об его брате).
Мы едем в лазарет Алекс. Общ. в бараках конвоя, я раздам там медали тяжелораненым. Посещать в жару лазареты несколько утомительно, и сердце сильно бьется.
Надо кончать, мой светик, моя радость. Все мы целуем и крепко обнимаем тебя. Покрываю тебя поцелуями и страшно скучаю по тебе, мой ангел, ты взял крепость, милый Голубой Мальчик, и она была похожа на твою
Женушку.
Ц. Село. 25 апреля 1916 г.
Моя любимая!
Ужасно тяжело было расставаться и снова покинуть тебя и детей. Я вбежал к себе в купе, потому что чувствовал, что иначе не удержусь от слез! Твое дорогое письмо успокоило меня, и я его много раз перечитывал.
Когда мы проезжали Александровский вокзал, я выглянул в окно и увидал санитарный поезд, переполненный несчастными ранеными, докторами и сестрами милосердия. Сначала в наших вагонах было страшно жарко — 23 градуса, к вечеру стало сносно, а сегодня температура идеальная, так как все утро шел дождь, и стало гораздо свежее.
Зачитывался этой прелестной книгой “The Rosaris” (“Четки”) и наслаждался ею, — к сожалению, я уже прочел ее. Но у меня еще осталось несколько русских книг.
Я приказал Воейк. выработать план нашей совместной поездки на юг. Поговорю еще об этом с Алек. С удовольствием заметил, что он хорошо выглядит и загорел.
В саду разбивают палатку. Деревья и кусты зазеленели, через один или два дня распустятся и каштаны — все блестит и благоухает! Река спустилась до обычного уровня — надеюсь завтра погрести.
Игорь ведет себя хорошо и как будто в прекрасных отношениях со всеми. Только что получил твою вторую телеграмму — очень рад, что у тебя обедали Н.П. и Родион. Их присутствие так ободряюще действует — особенно теперь!
Теперь пора ложиться спать. Поэтому спокойной ночи, моя дорогая женушка, спи хорошо, счастливых снов!
Апреля 26.
Дивное утро, встал рано и в течение получаса гулял по саду, затем завтракал и пошел к Алекс. Как всегда, первый доклад был очень длинный.
Должен кончать, потому что пора ехать кататься на реку.
Храни Бог тебя и детей, моя душка-Солнышко! Нежно тебя и их целую.
Навеки твой муженек
Ники.
Ц.С. 26 апреля 1916 г.
Родной мой!
Опять чудный день, такая благодать! Но ночь была прохладнее, и сегодня утром свежий ветерок.
Н.П. и H.H.[835] обедали у нас и сидели на балконе до 10 1/2 часов — в 11 они уехали, чтобы поспеть к поезду на Алекс. вокзал. Нам так недоставало тебя, все напоминало о прошлом. Н.П. сказал мне в разговоре о предложении (вероятно, какого-нибудь банкира, но, по-моему, оно превосходно) сделать немного попозже внутренний заем на миллиард, на постройку железных дорог, в которых мы сильно нуждаемся. Он будет покрыт почти сразу, так как банкиры и купцы, страшно разбогатевшие теперь, сразу же дадут крупные суммы — ведь они понимают выгоду.
Таким образом, найдется работа для наших запасных, когда они вернутся с войны, и это задержит их возвращение в свои деревни, где скоро начнется недовольство — надо предупредить истории и волнения, заранее придумав им занятие, а за деньги они будут рады работать. Пленные могут все начать. В связи с этим найдется масса мест для раненых офицеров — по линии, на станциях и т.д. Согласен ли ты с этим? Мы с тобой уже думали об этом, помнишь?
Могу я переговорить об этом со Штюрмером, когда увижу его в следующий раз, чтобы разработать план, как бы это можно было сделать, а он может поговорить об этом с Барком?
Сегодня у нас была операция — аппендицит. Я полежу днем на балконе, потому что сердце устало. Так как ты кончил “Rosary”, посылаю тебе продолжение, ты найдешь тех же лиц в этой книге. Когда ты поедешь в гвардию? Помнишь ли о нашей поездке?
Не зверство ли, что Бреслау[836] стрелял по Евпатории? Наши раненые, должно быть, очень были напуганы. Сокровище мое, я должна теперь кончать. Тоскую по тебе и твоим поцелуям больше, чем могу выразить.
Бог да благословит тебя! Навеки твоя
Родная.
Ц. ставка 26 апреля 1916 г.
Мое дорогое Солнышко!
Нежно, нежно благодарю тебя за твое дорогое письмо. Если бы ты только знала, какую радость они мне доставляют и в какое я прихожу волнение, когда вижу их на своем столе! Полученное мною сегодня начинается словами “Голубой Мальчик”. Я так был этим тронут! Вот будет хорошо, если ты привезешь эту книгу с собой!
Погода сегодня прекрасная, и я наслаждался нашей прогулкой вниз по реке. Мы отправились на трех двойках – Игорь, Федоров и Дм.Шер.[837] следовали в большой моторной лодке. Первый из них не может грести, — он говорит, что после нескольких ударов он начинает кашлять и харкать кровью! По той же причине он не может быстро ходить — бедный мальчик, ведь ему только 22 года.
Мы гребли также полдороги обратно под палящим солнцем, но потом пересели в моторную лодку. Здесь, шутки ради, Федоров стал пробовать у нас пульс — после усиленной гребли против течения; у Вали был — 82, у меня — 92, у Воейк. — 114 и у Киры — 128. Тогда мы стали его дразнить его воздержанием от мяса и сказали ему, что оно ему как будто мало приносит пользы, во всяком случае, его сердцу! 10 минут спустя Фед. опять проверил наши пульсы: у Вали и у меня пульс был нормальный, но у двух других он продолжал очень сильно биться. Если ты приедешь сюда днем в хорошую погоду, ты должна отправиться со всеми детьми на такую прогулку — ты очень будешь наслаждаться свежим воздухом после жары в поезде!
Георгий приехал из Москвы, он видел Эллу, которая прислала мне очень красивый образ Владимирской Божьей Матери, у которой она только что была. Постарайся повидать матушку. Она, кажется, уезжает в субботу — передай ей от меня привет.
Ах! Сегодня утром, когда я мылся у открытого окна, я увидел напротив между деревьями двух маленьких собак, гонявшихся друг за другом. Через минуту одна из них вскочила на другую, а спустя еще минуту они слепились и завертелись, сцепившись... — они визжали и долго не могли разъединиться, бедняжки. Ведь это чисто весенняя сценка, и я решил рассказать ее тебе. Я видел, часовых тоже позабавило это зрелище.
27 апреля.
Стало гораздо свежее, утром шел сильный дождь. Посылаю тебе два маршрута на выбор — я, конечно, предпочитаю тот, который тебя скорее или раньше сюда приведет. Да хранит тебя Бог, любимая!
Нежно и крепко целую. Твой старый
Ники.
Ц.С.
27 апреля 1916 г.
Любимый мой!
Мое сердце затрепетало от радости, когда Тюдельс, по возвращении моем из лазарета, передала мне твое драгоценное письмо.
В воздухе сильно парило, болело сердце, и я сильно кашляла, левая рука тоже болела. Я предчувствовала грозу, которая, слава Богу, разразилась, т.е. прошла мимо, дважды доносились издалека раскаты грома, хлынул дождь, и все сразу заметно позеленело. Это прибьет пыль ко времени отъезда Ани и всех наших раненых. Час отхода поезда еще не установлен, ежеминутно его меняют из-за продвижения других поездов, — вероятно, он отойдет в 7. В лазарете большое возбуждение, а Аня в страшных хлопотах.
Поставила за тебя свечку у Знамения.
Петровский[838] приходил в лазарет проститься. Вчера приехал Толя Б.[839] Он не знает, что предпринять, так как ему неизвестно, застанет он тебя в Могилеве или нет.
Я так рада, что ты снова можешь кататься на реке и что устроят палатку в саду. Когда ты посетишь гвардию? Душа и сердце жаждут тебя.
Ты не можешь себе представить, как безумно у меня вчера болело лицо весь день и вечер, это началось как только я села в автомобиль. Сегодня пока лучше.
Прощай, мой милый, благословляю тебя и осыпаю страстными поцелуями. Какое счастье, что мы с тобой увидимся — скоро, надеюсь! Благословляю и тысячу раз целую тебя, муженек мой.
Навеки всецело твоя
Родная.
Ц. ставка 27 апреля 1916 г.
Моя возлюбленная женушка!
Нежно благодарю тебя за твое дорогое письмо, к которому приложены письма Ольги и Алексея. Крошка так начинает свое: “считаю дни, а почему — сам знаешь”. Очень мило! Все утро шел дождь, и вдруг стало холодно — только 10 градусов — после жары предыдущих дней.
Французские министры приехали с несколькими офицерами — у них были продолжительные совещания с Алексеевым, Беляевым, Сергеем и др., затем они обедали, причем оба были моими соседями; таким образом я избежал необходимости особо беседовать с ними.
Твою мысль снова произвести большой внутренний заем, о которой ты пишешь, я считаю удачной — поговори, пожалуйста, об этом с Штюрмером и даже с Барком. Я уверен, что последний будет чрезвычайно польщен и тронут, и в то же время он может указать тебе, как это делается и в чем заключаются трудности, если таковые имеются.
Перед отъездом я приказал министрам выработать на много лет вперед обширный план постройки новых железных дорог, так что этот новый денежный заем как раз помог бы его осуществить.
Только что получил следующую телеграмму: “La centenaire met aux pieds des Vos Maj. sa profbnde reconaissanse sa fidelite a un passe toujours present Leonille Wittgenstein”[840].
Очень красиво сказано, по-моему.
Прилагаю письмо Ольги, которое, пожалуйста, верни мне. Бедная девочка, естественно, что она мучается; она так долго скрывала свои чувства, что должна была, наконец, их высказать. Она стремится к настоящему личному счастью, которого никогда у нее не было.
28 апреля. Слава Богу, прекрасный теплый день. Ночью было очень холодно, только 4 градуса, так что я даже принужден был закрыть окно! Благодарю тебя и Татьяну за ваши милые письма.
Надеюсь, что твое лицо не будет тебя очень мучить. Храни тебя Бог, моя душка-женушка! Нежно тебя и детей целую и благодарю их всех за письма.
Навеки твой муженек
Ники.
Не мог еще назначить срока отъезда в гвардию по некоторым причинам, которые объясню.
Царское Село. 28 апреля 1916 г.
Дорогой мой душка!
Вот и опять у нас зима — все снова белое, и снег валит, мне так жаль деревья и кусты, совсем было зазеленевшие после вчерашнего дождя! Правда, зато поездка в город будет менее утомительна. Я беру с собой всех четырех девочек для осмотра английского госпиталя в доме Эллы — вечером их отряд проследует к гвардии. Затем мы напьемся чаю в Аничковом. Не могу взять Бэби с собой, так как у него свело левую ногу и все эти дни его приходится носить — у него нет болей, дело идет на поправку, но он осторожен ввиду предстоящей поездки.
Меня удивляет, почему ты еще не выехал посмотреть гвардию, они все ждут с таким нетерпением, а сейчас погода так резко переменилась.
Посылаю тебе рапорт о маленьком докторе Матушкине из моего 21-го сибирского полка — он прошлую зиму лежал в нашем лазарете. Нельзя ли снова представить его бумаги в Георг. Думу, так как, по-моему, чрезвычайно несправедливо, что ему не дали креста — хоть он и врач, он нес обязанности офицера.
Ну, вчерашний день доставил А. немало томления — никак нельзя было установить, когда прибудет мой санитарный поезд в Ц.С. из города для того, чтобы захватить ее; — после бесконечных отмен мы, наконец, после 6 отвезли ее, прошлись по всему поезду, нашли в нем множество своих раненых офицеров, а такжеизбольшого дворцового лазарета и из города, — сына Гебеля и солдат, также 5 несчастных Аниных калек, 5 сестер, едущих в отпуск в Ливадию и нескольких жен, сопровождающих мужей. Вильчк. также поехал, чтоб осмотреть все санатории в Крыму, принадлежащие к нашему Ц.С. пункту, — и Дуван[841] поехал. А. провожала целая свита — Жук, Феод. Степан., Коренев, Ломан сопровождает поезд. Ее вместе с ее горничной поместили в его прелестном купе в вагоне сестер, ее раненые в противоположном конце поезда. Наконец, в 7 1/2 они двинулись (она была ужасно грустна). Когда я ложилась спать, то получила от нее письмо из города, в котором она сообщает, что они простоят там еще до 10 1/2 — один Бог знает, когда они попадут в Евпаторию. Она шлет тебе множество любящих поцелуев, но она не имела времени написать тебе в эти последние дни, полные хлопот.
Но какой снег валит! Я плохо спала: что-то было неблагополучно с моим министром внутренних дел.
Вечер мы провели за работой, а Ольга и я читали по очереди английский рассказ, давно нами начатый и совершенно позабытый.
Что ты скажешь по поводу того, что Николаша председательствовал на открытии комитета “по вопросу о земстве в Закавказье”.
Узнала из газет о смерти Гревениц[842] — что будет с Долли[843], не могу этого даже вообразить.
Только что получила твое дорогое письмо, сокровище мое, и от всей души благодарю тебя за него. Да, милый, мы поедем с таким расчетом, чтобы к 2 быть в Могилеве, иначе нам не удастся отдохнуть перед церковной службой. Как я радуюсь при мысли, что через неделю мы будем вместе!
Это хорошо, что Феод. следит за твоим пульсом, так как не всякое сердце достаточно выносливо, и то, что ты слишком много гребешь против течения, может сильно повредить твоему сердцу — оно нуждается в постепенной тренировке. Ты пишешь, что дорогая матушка собирается выехать в субботу — здесь об этом ничего не известно, а потому Ресин сегодня же посылает для охраны солдат и казаков. Зина Менгден тоже ничего не знает — все в волнении, так как в скорый срок это трудно организовать, в особенности в данное время. Бедный Игорь меня огорчает, что он все еще так слаб — у всех этих мальчиков[844] такое неважное здоровье.
Ах, мой Голубой Мальчик, я скоро приеду, чтобы прижать его к моему сердцу и покрыть нежными поцелуями его милое лицо, глаза, губы!!!
О, эти несчастные две собаки! Помнишь ли ты, как мы спасли Имана и Шилку в Петергофе?
Уж полдень, и все еще идет снег, ветрено, солнце пытается проглянуть, но пока это ему еще не удалось. Почему ты все еще не едешь смотреть гвардию? Остановимся ли мы в Виннице по пути на юг, чтоб я могла там осмотреть мой склад? Если б я заранее знала, когда мы там будем, то дала бы знать Апраксину и Мекку, чтоб они к тому времени были там. Если у тебя есть хотя бы приблизительный план, то, пожалуйста, извести меня, так как мы должны рассчитывать, что взять из белья и платья. Затем, не могли ли бы мы съездить из Симферополя (оставив там часть вагонов) по жел. дор. в Евпаторию? Это было бы менее утомительно, и мы могли бы позавтракать в поезде, осмотреть санатории и повидать Аню. Распорядился ли ты насчет того, чтоб образ Влад. Божьей Матери перевезли из Усп. соб. в ставку[845]? Сейчас я должна встать и одеться. Прощай, да благословит тебя Бог! Ненаглядный мой, маленькая женушка ужасно тоскует по тебе! Осыпаю тебя жгучими поцелуями и прижимаю твою голову к моей груди.
Навеки всецело твоя старая
Солнышко.
Ц. С. 29 апреля 1916 г.
Мой Голубой Мальчик!
Горячо благодарю тебя, сокровище мое, за твое дорогое письмо, которое я только что получила, а также за письмо бедной милой Ольги. Я вполне понимаю ее и глубоко сочувствую ей, но мне пришлось ей поставить все на вид, из-за тебя. Разумеется, хотелось бы, наконец, видеть ее счастливой, — но будет ли это так? Можно ли мне спросить нашего Друга от моего имени, как Он находит, когда лучше этому быть, сейчас или после войны? Я повидаю Его минуточку у Ани, чтобы проститься, так как Он хочет меня благословить перед моей поездкой, — и тогда ты можешь ей ответить. Вчера я видела за чаем Ксению. Она тоже едет на юг в субботу и, вероятно, нам перед этим не удастся поговорить. Вол. Волк.[846] сказал ей, что лучше сделать это сейчас, а Пете, что лучше после окончания войны, — это уж такой человек, старается всем угодить, подобно тому как он это делает в кулуарах Таврического[847].
Все утро шел снег, стало сыро, и это чувствуют и раненые и моя щека. Сегодня утром была в лазарете, сейчас у меня будет прием, после отправлюсь в Анин лазарет, затем доклады. Все дела. У Бэби рука тоже опухла (но не болит) от сырости, нога тоже еще не совсем поправилась. Жаль по поводу гвардии, но у тебя, несомненно, на то есть свои причины. Прости, что так мало пишу, но сейчас начнется прием.
Мой дорогой Голубой Мальчик, я бесконечно тебя люблю. Да благословит и защитит тебя Господь! Осыпаю тебя самыми нежными поцелуями. Навеки всецело
Твоя.
Дорогая матушка выглядит хорошо, но похудела и стремится уехать, так как вечные приемы утомляют и раздражают ее. Она едет в воскресенье — таким образом, мы все сейчас разъезжаемся.
Ц. ставка. 29 апреля 1916 г.
Моя родная!
Вчера я был очень занят и потому не мог, как обычно, начать тебе письмо перед сном.
Я сделал Борису письменный выговор за его обращение с своим начальником штаба – Богаевским[848].
Днем я наблюдал опыты, которые проводились над горящими винным спиртом и керосином, выбрасываемыми на известное расстояние! После этого я наслаждался с другими греблей на реке в наших трех двойках. Утром и вечером здесь всегда ясно, но к полудню становится облачно, что меня сердит, так как я хочу загореть и не быть похожим на всех или, по крайней мере, на большинство штабных офицеров!
Твое дорогое письмо пришло — сердечно благодарю. Я доволен, что ты решила приехать сюда в 2 часа. Я прикажу Воейкову выработать маршрут нашего путешествия. В общих чертах он таков: мы выезжаем из Могилева 7-го и останавливаемся 9-го на несколько часов в Виннице. Затем мы отправляемся в Кишинев, где расквартирована новая дивизия, и обратно в Одессу, где осмотрю сербские войска — вероятно, 11-го. Оттуда в Севастополь на столько дней, сколько ты захочешь. Мы сможем на обратном пути вместе доехать до Курска и там расстаться, чтоб одновременно нам в Ц. Село и — сюда! Вероятно, 17 или 18 мая!
Теперь, моя душка-Солнышко, должен кончать. Храни Бог тебя и детей! Нежно тебя и их целую. Безумно тоскую по тебе.
Навеки твой муженек
Ники.
Крепко благодарю за прелестные голубые цветы!
Ц. С. 30 апреля 1916 г.
Бесценный мой!
Нежно благодарю за дорогое письмо и за программу нашего путешествия я считаю ее удачной, только успею ли я осмотреть госпитали и склады в Одессе? Какое это будет прекрасное путешествие, но черт бы побрал Беккер, которая собирается сопровождать меня! Ты получше разузнай, нет ли какой-нибудь связи между этим гнусным Пленом и поведением Бориса, — непременно прогони этого господина.
Сегодня, наконец, погода стала лучше, теплее, часто проглядывает солнышко! Бэби худ и бледен, левая рука тоже плохо сгибается, но нет болей, это, наверное, пройдет, так как стало теплее. Посидела в лазарете, поработала, снова занималась английским с моим маленьким Крымцем, Таубе трещал, как ветряная мельница. Приедет к чаю Христо, а также Татьянины[849] дети, так как я не видела их с прошлого лета.
Дети едят, болтают и хохочут. Обошла весь Анин лазарет от чердака до погреба, кухни и конюшен. По вечерам мы работаем и читаем. Николай[850] просил разрешения повидать меня наедине, — не представляю себе, зачем это ему нужно, — а потому завтра приму его, затем Штюрмера. Мы собираемся в Большой Дворец (так скучно). Сокровище мое ненаглядное, родной мой, я так тоскую по тебе и по твоим ласкам!
Я страшно занята, хотя сердце и утомлено; странно все-таки, что мне ни капельки не скучно без нее — не понимаю этого. Сейчас жду княгиню Одоевскую и двух раненых офицеров, возвращающихся на фронт. Какова правда о фронте? Прощай, мое сокровище, извини за скучное письмо.
Митрополитбыл очень мил вчера, передам тебе нашу беседу — ничего особенного.
Нежно целую тебя, муженек мой.
Навеки всецело твоя старая
Аликс.
Ц. ставка 30 апреля 1916 г.
Любимая моя женушка!
Нежно благодарю тебя за твое дорогое письмо. Я опять очень занят и должен принимать много народа.
Эти приемы отнимают много свободного времени, которое я обыкновенно употребляю на чтение газет и писание писем. Теперь я не просматриваю больше ни газет, ни иллюстрированных журналов и не играю больше по вечерам в домино. Правда, осталось только трое из тех, которые играли в домино. Я очень разочарован, что не удалось съездить к гвардии, но мне никак нельзя было уехать, так как между Алексеевым и Эвертом постоянно шла переписка относительно будущих планов, которые также касаются и гвардии. Таким образом, пришлось послать за Безобразовым. Объясню тебе причину по твоем приезде.
Заточение бедного С.[851] очень меня волнует. Хвостов (юстиция) меня предупредил, что это, вероятно, должно случиться по приказанию того сенатора, в чьих руках это дело. Я ему заявил, что, по-моему, это несправедливо и не нужно; он ответил мне, что это произведено, чтоб воспрепятствовать бегству С. из России, и что кем-то уж распространяются слухи об этом с целью возбудить общественное мнение! Во всяком случае, это отвратительно.
Теперь должен кончать письмо, моя любимая. Храни Бог тебя и детей!
Целую тебя страстно, а детей с (отеческою) нежностью.
Навеки твой муженек Голубой Мальчик
Ники.
Ц. С. 1 мая 1916 г.
Дорогой мой возлюбленный!
Шлю тебе эти строки от всего моего любящего сердца.
Вчера, нет, сегодня, неделя уж, как ты от нас уехал, а кажется, что прошло куда больше с тех пор. Я считаю дни до предстоящей нам встречи — их осталось 4.
Снова неважно спала, и тройничный нерв на левой стороне лица начал болеть ужасная досада, сейчас стало лучше. Вчера вечером были в церкви, там так пусто без тебя, но я чувствую, что наши молитвы и все наши мысли вместе.
Свежо, ветрено, солнце и дождь попеременно — для Бэби солнечная погода имеет огромное значение. Он опять очень бледен — вам обоим необходим солнечный юг.
Прости, что докучаю тебе прошениями, но наш Друг прислал их мне. А. прибыла вчера ночью на место своего назначения. Ничего нет интересного, быть может, найдется что-нибудь после приема Николая М. Он просил разрешения поговорить со мной наедине, ума не приложу, зачем это ему нужно. Потом я приму Иоанчика и Путятина с планами церкви. Всегда в последние дни бывает масса дела, приходится многих принимать, многое надо закончить перед отъездом. “Нравятся ли тебе его рот, его глаза, его волосы?” Да, мой маленький Голубой Мальчик, они мне нравятся, я жажду нежно и страстно поцеловать их. Милый Голубой Мальчик с его глубокой, истинной любовью!
Нежно благодарю, дорогой, за твое драгоценное письмо. Какая досада, что у тебя так много дела, мое сокровище! Я тоже огорчена за тебя, за гвардейцев и за Н.П., которые с нетерпеньем ждали твоего приезда.
Снег, дождь, град, солнце, сильный ветер, просто несносно, и лицо болит.
Нахожу, что это срам, будто Сухомлинов думает о побеге. Спасибо за прелестные незабудки.
Ну, Николай пробыл у меня целый час — очень интересно говорил по поводу писем, которые он тебе писал и т.п., он хотел бы, чтоб я переговорила с тобой обо всем этом. Я очень устала после беседы с ним, но он был настроен и говорил хорошо (все же я его не люблю). Теперь должна кончать письмо. Идет густой снег, и мы собираемся в лазарет М. и А.
Прощай, мой ненаглядный, Голубой Мальчик, — ах, если б только я могла приносить тебе больше пользы и быть тебе действительно полезным советником!
Благословляю и целую тебя без конца, мой единственный и мое все.
Навеки всецело твоя старая
Женушка.
1 мая 1916 г.
Моя родная!
Нежно благодарю тебя за дорогое письмо. Был вчера очень занят, сегодня тоже. Не мог поэтому написать письма. Погода немного поправляется, хотя еще очень холодно. Сегодня утром выпал небольшой снег. Считаю дни до нашего свидания!
Храни Бог тебя и детей! Нежно всех целую.
Твой любящий
Ники.
Ц. ставка. 1 мая 1916 г.
Моя дорогая Душка!
Нежно благодарю тебя за твое дорогое письмо. Вот уже май месяц, и чем ближе срок твоего приезда, тем я становлюсь нетерпеливее! Я только хочу, чтоб во время твоего пребывания здесь была хорошая и теплая погода. Насколько я помню, в прошлом году во время твоего пребывания в Могилеве не было совсем солнца. А это совсем другое дело.
В Одессе мы пробудем 24 часа, — я думаю, у тебя будет достаточно времени осмотреть все, что ты пожелаешь.
Борис немедленно очень любезно ответил по телеграфу, так что ему было полезно получить головомойку! Весьма возможно, что Плен замешан во всей этой истории.
Сегодня появился Веселкин, худой и грустный. Он мне сказал, что есть компания людей, старающихся сломать ему шею, распространяя про него клевету. Я кое-что слышал и был очень доволен узнать, что все оказалось вымыслом; он меня оставил очень успокоенным — я хочу сказать, что он почувствовал себя успокоенным, когда мне все напрямик высказал. Его работа подвигается хорошо и гладко.
Пожалуйста, передай Павлу, если увидишь его, что его назначение произойдет после 6 мая. Безобразов приезжает сюда завтра — я переговорю с ним еще раз об этом.
Теперь, моя любимая, пора ложиться спать, потому что поздно. Спокойной ночи!
2 мая. Несомненно, погода становится лучше и теплее. Только что вернулся с доклада. Забыл сказать, что вчера обедал Романовский[852] — он сейчас на пути во Францию, куда его отправляют на некоторое время с двумя другими. Он похудел, но выглядит хорошо.
Это мое последнее письмо!
Храни Бог тебя и детей! Желаю тебе спокойного и приятного пути!
Бог даст, мы через три дня будем вместе. Нежно тебя целую, моя любимая женушка.
Твой старый муженек
Ники.
Ц.С. 2 мая 1916 г.
Мой дорогой, любимый!
Пасмурно и ветрено, отчаянная погода, у меня продолжает болеть щека — на этот раз левая, — я плохо спала, несмотря на компресс, и она несколько припухла. Это незаметно, когда на мне сестринская косынка.
Вчера вечером мы провели два часа в нашем лазарете, чтоб подбодрить их, так как наш отъезд очень их огорчает.
Ну, Штюрмер нашел мысль о железнодорожном займе удачной и чрезвычайно своевременной, так как все ропщут по поводу железных дорог и охотно дадут деньги. Он пришлет ко мне Барка к 5 часам. Затем я сказала относительно Сух. Он сообщил, что Фредерикс получил письмо (вероятно, подобное полученному мной) от его жены, но ответил, что не его дело говорить с тобой об этом, и передал письмо Ш., а тот показал его министру юстиции. Последний написал обстоятельный ответ, почему пришлось так сделать, и Ш. собирался его отвезти тебе, но я сказала, что у тебя эти дни не будет времени принять его, и он будет просить аудиенцию по твоем возвращении — он ни разу не был в ставке. Ему не хотелось огорчать тебя по поводу Сух., так как ему известно, что ты любил его. А потому я просила его снова поговорить с X.[853], нельзя ли хоть держать С., по крайней мере, где-нибудь в другом месте, а не там. X. будет у меня около 41/2. Представь себе меня со всеми министрами! У Ш. нет ничего особенного, только если ты примешь Родзянко (по-видимому, он едет к тебе), скажи ему, что ты желаешь, требуешь, чтобы Дума закончила свою работу в течение месяца и что ему и всем остальным следует оставаться в деревне и наблюдать за полевыми работами. Он не одобряет мысли о введении земства на Кавказе, так как уверен, что там постоянно будут происходить недоразумения между различными национальностями, — я думала, что ты не дал на это своего согласия, но, судя по твоей ответной телеграмме Николаше, ты желаешь им успеха. Павел пил у нас чай вчера, — он ждет вестей, а потому я ему сказала, что ты послал за Безобр., чтобы обсудить все относительно гвардии. А. пишет, что лежит на берегу на солнце, что это словно сон, как в раю, кругом все купаются. Иду в лазарет — проклятая щека!
1000 благодарностей за прелестную открытку, за милые слова — значит, и у вас тоже холодная погода, прямо отчаяние! Я беру с собой Влад. Ник. до 7-го [кроме m-r Жильяр, разумеется] из предосторожности, это безопаснее, так как мы пробудем 27 часов в пути, — хотя его правая рука опять в порядке, левая же рука и нога также много лучше. Крепко обнимаю и горячо целую, мой любимый.
Навеки всецело
Твоя.
Скоро, скоро будем вместе[854]!
В поезде. 17 мая 1916 г.
Любимый мой!
Через несколько часов мы должны расстаться — наше восхитительное совместное путешествие приходит к концу! О, ненавижу я прощанье с вами, двумя моими сокровищами, с моим Солнечным Светом и Солнечным Лучом, и уже тяжко и тоскливо на душе! Но мне отрадно знать, что вы вместе, ты будешь не так одинок, и Бэби внесет жизнь в твое столь унылое пребывание (в ставке).
Очаровательный юг благотворно подействовал на него — заставь его играть на песке, но только чтоб он избегал слишком резких движений. Хотелось бы знать, когда мы снова увидимся? Дорогой мой, эти 10 дней прожиты, словно во сне, так уютно быть близко друг к другу, так дивны воспоминания о твоей любви и нежных ласках, я так буду тосковать по ним в Царском! Наш лазарет будет моим утешением, только бы погода была хороша.
Прощай, мой ангел, мой самый любимый, маленький Голубой Мальчик с великим сердцем. Бог да благословит и защитит тебя и Бэби! Поцелуй его крепко и вспомни обо мне, когда вы будете вместе молиться.
Нежно и страстно обнимаю тебя и осыпаю поцелуями.
Навеки твоя всецело маленькая
Солнышко.
Здесь я поцеловала.
Ц. ставка. 18 мая 1916 г.
Моя родная душка!
Нежно благодарю тебя за твое милое письмо, которого я совсем не ждал! О, как я тоскую по тебе! Как сон пронеслось наше путешествие вместе и время, проведенное на Черном море. Для меня утешение, что Солнечный Луч остался со мною. Люблю тебя вечной любовью, которая все растет. Да благословит тебя Господь, моя душка!
Целую нежно тебя и их.
Твой
Ники[855].
В поезде. 18 мая 1916 г.
Мой родной, милый!
Всем сердцем и душою я с вами, мои дорогие; ужасно тоскую по вас. Кончила свой одинокий завтрак, он прошел так тихо и скучно без оживленной болтовни Солнечного Луча. Не правда ли, книга интересна? Я рада, что ты теперь так много их прочел; они поистине действуют благотворно, — такая здоровая, безыскусственная литература согревает одинокое сердце. Я только что встала, когда мне принесли твою дорогую телеграмму. Так ужасно тяжело было сказать тебе — прости!! Послеобеденные часы и вечер до 10 1/4 провела с Эллой, которая затем ушла, и пыталась уснуть до Москвы, куда должны были прибыть в 2.15. Я пила чай со всеми, чтобы иметь возможность побеседовать с ее свитой. В Курске я приняла красивого нового губернатора.
Я кончила мою третью вышивку за это двухнедельное путешествие и очень горжусь этим. Обе младшие и Ольга ворчат на погоду, всего 4 градуса, — они утверждают, будто видно дыхание, — поэтому они играют в мяч, чтоб согреться,илииграют на рояле, — Татьяна спокойно шьет. Но, по крайней мере, солнце светит ярко. Вчера, когда еще было тепло, пока Тюдельс убирала мое купе, мы сидели в салоне, и девочки растянулись на полу, чтоб загореть на солнце. От кого они унаследовали эту манию? Сейчас и ты любишь жару, но в их возрасте ты ее не любил, а я избегаю солнца, хотя воздух на юге мне был полезен, быть может, потому, что постоянно дул ветерок. Сейчас наша последняя остановка, и Валуев явился мы стоим у самой платформы, наши окна на уровне человеческого роста, так что я поспешно задернула занавески: — я еще не одета и хочу полежать до 2, чтоб основательно отдохнуть. Я уверена, что Бэби поддерживает в тебе веселое настроение, — теперь 2 милые походные кровати уютно стоят рядышком. Я отдам это письмо фельдъегерю, отправляющемуся в город[856], тогда оно во-время застанет другого. Я спала хорошо, слава Богу, и гораздо лучше перенесла это путешествие, чем ожидала. Завтра у Татьяны и у меня полковой праздник. Милый, вызови к себе сейчас Штюрмера, поговори с ним относительно железнодорожного займа и вели ему захватить с собой дневник Сухомл. и его письма к жене, которые могли бы его скомпрометировать, лучше чтоб ты сам их прочел и рассудил по справедливости, а не руководствовался только их словами: быть может, их истолкование разойдется с твоим. Затем, пожалуйста не забудь относительно обоих митрополитов и Волжина по возвращении твоем сюда. День рождения Татьяны 29 мая, Анастасии 5 июня, Марии 14. А теперь, душа моя, мой родной, мой милый Солнечный Свет, чьих ласк я жажду, прощай, да благословит и защитит тебя Господь! 1000 нежных поцелуев.
Навеки всецело
Твоя.
Все 4 девочки крепко тебя целуют.
Ц. С. 19 мая 1916 г.
Любимый мой!
Бесконечно тебе благодарна за милые слова на открытке. Благослови тебя Господь, мое сокровище! Я ужасно скучаю без вас обоих, а потому рада бывать в лазарете, чтоб не сидеть дома. — Итак, вчера в лазарете была всенощная, длившаяся 1/2 часа, затем мы посидели и поболтали со всеми. Вечер провели спокойно за работой. Сегодня утром в 9 1/2 часа отправились в лазаретную церковь, а оттуда к нашим раненым. Видела Каракозова и Анушевича, а только что и Иедигарова, пригласила его к обеду, — он завтра уезжает и приехал только для того, чтоб нас повидать, такой милый человек, — все мы были смущены и молчаливы, встретившись лишь через 15 месяцев, — здесь это будет по-иному. После завтрака мы отправились на молебен и на чашку шоколада в лазарет моих улан. Там были все дамы, Баранов, Трубников, один или двое из старых улан, но ни одного из находящихся на действительной службе, они все в полку. Затем мы поехали в госпиталь Лианосова навестить Силаева — велели ему от твоего имени уехать на 2-3 недели в Севастополь, чтобы полечиться в Ром. Инст. Он хотел вернуться в полк, что было бы, как я ему и сказала, совершенным безумием, — а потому, согласно твоего приказа, он поедет через несколько дней. Это совершенно необходимо, по-моему.
Ночью был 1 градус мороза, — солнечно и холодно, — листья на дубах еще совсем крошечные, сирень и не думает распускаться. Тороплюсь отправить это письмо, иначе курьер не поспеет на поезд. Благословляю и горячо целую, мой нежный ангел. Твоя маленькая
Женушка.
Нежно прижимаю тебя к груди — с безграничной любовью.
19 мая 1916 г.
Моя родная душка!
Нежно благодарю тебя за твое дорогое письмо, которое было таким чудным сюрпризом! Слава Богу, что ты не чувствуешь себя утомленной после нашего путешествия! Сегодня погода вдруг сделалась холодной при ярком солнце. Мы оба прекрасно спали рядом. Вчера хорошо поиграли на песке. Да хранит Бог тебя и девочек! Нежно целую тебя, мое дорогое Солнышко, и их также. Навсегда твой
Ники.
Царское Село. 20 мая 1916 г.
Любимый мой!
Нежно благодарю тебя за дорогую открытку, которую получила, вернувшись из лазарета. Мне так хочется, чтоб в ставке было тепло, — здесь погода сегодня лучше.
Мне предстоит длинный доклад Ростовцева, затем жду Шведова, а потому боюсь, что у меня снова не останется времени для прогулки. Поставила за тебя свечку, мое сокровище, у Знамения. Иедигаров был очень мил, я продержала его целых 2 часа, и он рассказал нам массу интересного. Боже, как трудно и тяжело им приходится в эту страшную жару, несчастные лошади ужасно мучатся, и им совершенно не приходится отдыхать. Мы сегодня простились с ним в лазарете. Равтополо и Шах-Багов также были там, я сняла их всех; посылаю тебе три снимка, сделанных мною в апреле, когда вы оба были здесь. Так приятно быть с ними; там я меньше ощущаю свое одиночество, нежели здесь, в моих комнатах. Боткин провел у меня целый час и все еще не закончил доклада относительно лазаретов в Ливадии и Ялте, — завтра утром он его закончит. Трина завтракала с нами.
Как ты проводишь вечера? Постоянно за чтением, мой бедный малютка? Но Крошка должен быть тебе утешением и он, наверное, оживляет твое одиночество. К счастью, я вполне здорова, а потому могу больше выходить, эта прохладная погода бодрит меня. Милый, горячо любимый, осыпаю тебя нежными, страстными поцелуями. Бог да благословит и защитит тебя и да поможет тебе во всех твоих начинаниях!
Навеки всецело
Твоя.
Девочки все нежно тебя целуют. Они поехали кататься с Триной. Поклонись от меня Игорю: поговори с ним относительно его сестры Татьяны.
Ц. ставка. 20 мая 1916 г.
Моя горячо любимая женушка!
Благодарю тебя за твое дорогое письмо, написанное до твоего приезда в Царское, я его совершенно не надеялся так скоро получить. Ужасно было видеть, как ты уезжала с девочками — Бэби и я тотчас же вошли в наш поезд, и мы тронулись из Курска 10 минутами позднее вас. Я повел его в твое купе и дал ему понюхать твою подушку и оконную занавеску с правой стороны; он был чрезвычайно поражен, узнав запах твоих духов, и застенчиво заметил, что ему очень без тебя грустно. Тогда я поцеловал его и велел ему пойти поиграть в “Nain jaune”, обещав ему прогуляться с ним на следующей станции. Я был, конечно, занят своими противными бумагами. Только вечером после того, как он помолился, я мог начать новую книгу. Ночью было очень холодно, но, к счастью, к нашему приезду сюда погода прояснилась и стало тепло. Днем мы катались в автомобиле и нашли прекрасное место с мягким песком, где он с наслаждением играл! Вчера погода внезапно переменилась и стало холодно — 4 градуса ночью; но солнце нагрело воздух, и температура поднялась до 10 градусов в тени. Для нашей второй прогулки мы выбрали небольшую дорогу вдоль реки и остановились версты на три ниже нового большого моста. Там песок был такой же белый и мягкий, как на берегу моря. Бэби бегал там, восклицая: “Совсем как в Евпатории”, потому что было очень тепло. Федоров позволил ему бегать босиком, — он был, конечно, в восторге! Я прошелся вдоль реки до моста и обратно и думал все время о тебе и о нашей прогулке в первый день твоего приезда сюда. Сейчас это прямо кажется сном!
По вечерам я теперь довольно занят, так как меня желают видеть министры и другая публика. Мы обедаем в 8 ч., чтоб иметь больше времени после чая. Пока еще нет охоты обедать в палатке — вечера очень холодные.
Алексей ведет себя за столом гораздо лучше и смирно сидит рядом со мной. Он вносит столько света и оживления в мою здешнюю жизнь, но все же я стремлюсь и тоскую по твоей нежной любви и ласкам!
Разлука многому научает!
Когда так часто отсутствуешь, начинаешь ценить то, что проходит незамеченным или чего не чувствуешь так сильно, живя спокойно дома!
Теперь должен кончать, моя дорогая. Храни Бог тебя и дорогих девочек! Нежно вас всех целую. Очень тоскую по тебе.
Навсегдатвой
Ники.
Ц.С. 21 мая 1916 г.
Мой любимый, милый!
Осыпаю тебя поцелуями и бесконечно благодарю за драгоценное письмо. Да, милый, ты прав, говоря, что в разлуке вдвойне сознаешь, что недостаточно ценил проявления любви, которые принимались как нечто естественное и обычное, — сейчас каждая ласка доставляет особенное блаженство, и отсутствие их вызывает жгучую тоску по ним. Посылаю тебе и Бэби анютины глазки. Милый, не можешь ли ты передать прилагаемую бумагу Фредериксу? Бедная m-elle Петерсон не имеет решительно никаких средств к существованию — ее старая тетка завещала ей 50000, а это дает 2000 в год на квартиру, еду и одежду; если б она могла получать от тебя 2000 ежегодно, то, по словам Кати Озеровой[857], это было бы для нее сущим благодеянием. Не можешь ли ты это сделать, в виде исключения? Уж очень скверно они поступили, выслав ее, когда у нее нет ни гроша и нет пристанища, а жизнь сейчас так дорога!
Какие у тебя сведения относительно английского морского сражения — ужасно хотелось бы знать, был ли Джорджи также на “Новой Зеландии”, и какие английские корабли потоплены.
Поезда Марии и Бэби отправлены в Псков; Ольга говорит, что у нее сейчас много работы, снова много раненых. Как жаль, что у тебя опять такая масса дела!
Были в лазарете на операции. Зизи у нас завтракала, сейчас жду Мекка с докладом и потому должна кончать письмо. Благословляю и нежно целую, мой дорогой ангел.
Твоя.
Ц. ставка. 21 мая 1916 г.
Моя любимая!
Нежно благодарю тебя за твое дорогое письмо. Теперь они приходят до 12 часов. Сегодня погода теплая, барометр падает, — возможно, что будет гроза.
Как хорошо, что ты видела Иедигарова и других!
Я принимал Трепова, только что вернувшегося с Кавказа. Он был на фронте и в Трапезунде и видел Николашу. Впечатление он вынес о нем хорошее, как вообще обо всей стране. Тамошние жители говорили Тр., что местные племена стали гораздо лояльнее, чем были прежде, и они это приписывают влиянию высокого кузена[858]. Тем лучше, если это так. Сегодня вечером я приму Штюрмера. Я записал все вопросы. Вчера я принял Наумова, который путешествовал на востоке и юге.
Лагиш уезжает в город, так как он сменен, — точнее он и старый По, — новым генералом Жанэн, любимцем Жоффра. Старый По должен полечиться перед возвращением во Францию. Мы все хотим, чтоб он отправился в Севастополь, но он боится уехать так далеко. Тогда ему остается только Старая Русса.
Теперь пора кончать. Да хранит Бог тебя и девочек! Моя дорогая, моя единственная и мое все, моя нежно любимая женушка, страстно и нежно целую тебя, не отнимая губ.
Навсегдатвой
Ники.
Ц.С. 22 мая 1916 г.
Мой родной, милый!
От всего моего любящего сердца шлю тебе спасибо за твое дорогое письмо, так мне дорого все, что ты пишешь! Я тоже жажду милых ласк моего мужа и его нежных горячих поцелуев!
Тепло, пасмурно, и собирается дождь. Мы были в церкви, затем Иза и Настенька завтракали у нас. Когда кончу это письмо, мы отправимся в Большой Дворец, а в 2 на крестный ход, т.е., на молебен — из Колпина привезли чудотворный образ св. Николая. Вчерашний вечер мы уютно провели в лазарете. Старшие девочки чистили инструменты при помощи Шах-Б. и Равтополо. Младшие болтали до 10 — я сидела и работала, а потом мы вместе раскладывали головоломки (puzzles), позабыв о времени, просидели до 12. Кн. Г.[859] тоже занялась головоломкой! Там я чувствую себя сейчас уютнее, чем дома. Мне неприятно, что приходится докучать тебе письмом от m-me Сухомлиновой. Другую бумагу посылает один раненый, возвращающийся в строй, — ему хотелось бы выяснить насчет его знака отличия.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.