Потерянное десятилетие
Потерянное десятилетие
Я начал писать эту книгу в 60-х годах, в период своей журналистской работы в Японии. Тогда в Токио еще не было ни высотных зданий, ни эстакадных автострад. По улицам бегали трехколесные «Хонды» – гибриды автомобиля и мотоцикла. Поезд до Киото шел больше шести часов. А самым модным заграничным сувениром был карманный транзисторный приемник – первая примета японского экономического чуда. А потом на моих глазах Япония стремительно вырвалась в число мировых лидеров, бросая вызов двум сверхдержавам в лице Соединенных Штатов и Советского Союза. Она заполонила весь свет своими автомашинами, телевизорами, бытовой электротехникой. Механизм, породивший японское чудо, продолжает функционировать. Япония по-прежнему экспортирует больше, чем импортирует.
Но с конца 80-х годов блеск японского экономического чуда померк. Запрограммированная на высокие скорости экономика Страны восходящего солнца стала давать сбои. Ее доля рынков по таким ключевым показателям, как полупроводниковые компоненты, компьютеры, автомашины, стала сокращаться. По производительности труда Япония с первого места в мире скатилась на четвертое после США, Сингапура, Гонконга.
Японцы привыкли делать упор на производство, а не на сервис и финансы. На собственные силы, а не на иностранные инвестиции. На долгосрочную стабильность, а не на быстрый успех. Однако эти сильные стороны японской экономической модели стали источником ее слабости. Административно-командная экономика, в которой чиновники определяют приоритеты и регулируют ресурсы, в сочетании с патриархальным характером производственных отношений работала эффективно, когда надо было догнать Запад. Но жизнь показала, что в период глобализации и информатизации ни одна страна не вправе оставаться изолированным островом. И тут Япония оказалась жертвой собственных успехов.
Десятилетие назад излюбленной темой карикатуристов были два бегуна: тучный, задыхающийся дядя Сэм, которого обходит низкорослый, поджарый японец. Теперь роли поменялись. У американской экономики как бы открылось второе дыхание. Ее продолжительный подъем совпал для Японии с периодом небывало глубокого и затяжного спада. Жители Страны восходящего солнца называют теперь 90-е годы не иначе, как «потерянное десятилетие». Что же произошло?
К 1985 году Япония окончательно утвердилась в качестве «мастерской мира» (наподобие Англии XVIII века), став крупнейшим экспортером промышленной продукции. Целое десятилетие она ежегодно продавала на сто миллиардов долларов больше, чем покупала. Однако вместо того, чтобы использовать эту выручку на нужды постиндустриального периода, как поступили американцы, сделав ставку на развитие информационных технологий, японцы предпочли спекулировать недвижимостью и ценными бумагами. Они купили Рокфеллер-центр в Нью-Йорке, киностудию «Коламбиа» в Голливуде, раздавали кредиты направо и налево. Мыльный пузырь биржевых спекуляций в конце концов лопнул. Цены на недвижимость резко упали, акции и облигации обесценились. Банки оказались под бременем безнадежных долгов.
В 50–80-х годах Япония побеждала конкурентов потому, что не жалела средств на покупку зарубежных лицензий и патентов, много инвестировала, много экспортировала, мало потребляла. В этих условиях было оправданным «царство групп» – система пожизненного найма, неизменный круг верных поставщиков и стабильных источников финансирования. Однако на фоне массированного внедрения информационных технологий произошла глобализация экономической деятельности. Это поставило под удар такие черты японской самобытности, как групповое мышление, клановая верность, самопожертвование ради общего блага. Информационные технологии как бы снизили роль человеческого фактора, который прежде помогал японцам побеждать конкурентов.
Качество программного обеспечения становится важнее верности рабочих своему предприятию или родственных отношений с поставщиками. Компьютерные сети заменили собой преимущества давних патриархальных уз. Теперь можно мгновенно передать заявку хоть на тысячу адресов и выбрать оптимальные предложения. Чем больше открытости в экономической деятельности, тем меньше оснований у фирм замыкаться лишь на свою финансово-промышленную группу как на единственный источник средств и тем больше соблазн добывать их самостоятельно на фондовом рынке. Чем острее конкуренция, тем меньше желания подчиняться жесткой дисциплине своей группы или какому бы то ни было государственному регулированию.
Создатель партии «Новые рубежи» Итиро Одзава, ратующий за реформирование традиционного японского образа жизни, часто приводит такое сравнение. Когда его соотечественники приезжают в США и видят Большой каньон, их больше всего поражает отсутствие каких-либо ограждений перед стометровым обрывом. С американской точки зрения, отмечает Одзава, каждый должен сам отвечать за себя. Тогда как, на взгляд японцев, власти обязаны всегда заботиться об их безопасности. Пожалуй, это удачная метафора. Со времени революции Мэйдзи в 1868 году японские компании привыкли чувствовать себя под защитой государства, словно торговые корабли в сопровождении конвоя. Привыкли к тому, что конкуренция допустима лишь в четко ограниченной зоне.
Непреходящей ценностью, неизменным приоритетом японцы склонны считать сохранение статус кво, анонимного общего согласия. Это не оставляет места ни для личной ответственности, ни для личной инициативы. Если американский культ успеха основан на том, что талант и усердие вознаграждаются, то у японцев не в обычае восхищаться теми, кто вырвался вперед, а наоборот, принято «бить по гвоздю, шляпка которого торчит из доски». Промышленная революция произошла в Японии раньше, чем революция интеллектуальная. Социальный консерватизм японского общества утверждал дисциплину и гармонию, поощрял усердие и обеспечивал стабильность, но блокировал новых людей и новые идеи.
К тому же основанное на состязательности американское общество дает всякому, кто потерпел неудачу, возможность вновь и вновь повторить попытку. В Японии же у неудачника практически нет шансов начать все сначала. Ибо тот моральный капитал, который человек приобрел благодаря длительному стажу на фирме, нельзя перенести на новое место работы.
Что же надо сделать, дабы вернуть японской экономике былой динамизм? По мнению таких реформаторов, как Одзава, для этого необходимо сократить государственное вмешательство в предпринимательскую деятельность, полностью открыть внутренний рынок, либерализовать финансовую систему, продвигать людей по службе в зависимости от личных заслуг, а не от стажа, реформировать образование, перейти от унифицированных знаний к развитию у молодежи творческого начала, умению мыслить самостоятельно.
«Японское видение XXI века» – так называется документ, который в 2000 году подготовили для правительства лучшие умы страны. «Экономическая и социальная глобализация, информационно-технологическая революция, ускоряющийся прогресс науки, снижение рождаемости и старение населения в индустриальных странах – все это быстро меняет знакомый нам мир», – отмечают авторы доклада. Они делают вывод: изменившиеся условия требуют, чтобы Япония превратилась из «царства групп» в «царство личностей». Нельзя допускать, чтобы традиции и обычаи подавляли новые идеи и неординарные поступки.
В последние годы Японию прославили такие изобретения, как караоке и тамагочи. Однако Страна восходящего солнца до сих пор экспортирует вдвое меньше технологий, чем импортирует. Тогда как США продают вчетверо больше лицензий и патентов, чем покупают. Впрочем, положение отнюдь не безнадежно. Каждая третья японская семья имеет нынче персональный компьютер. Их теперь ежегодно раскупают по 10 миллионов штук – больше, чем телевизоров. Стремительно растет число мобильных телефонов.
Когда я попал в Японию после долгого перерыва, меня больше всего поразила одна уличная сцена. Старшеклассницы гурьбой возвращались из школы. Причем те, что шли в последних рядах, переговаривались с первыми по сотовым телефонам. Вскоре я убедился, что это не случайный эпизод. Мобильник в руке – такая же примета школьной моды, как спускающиеся нелепыми складками до колен белые чулки. Именно молодежь, и прежде всего подростки, составляют в Японии категорию людей, чаще всего пользующихся сотовой связью. Среди них этот показатель составляет 64 процента против 12 процентов в США.
К удивлению специалистов по маркетингу, дотошно изучающих запросы каждой возрастной группы, оказалось, что именно сотовый телефон стал для японских подростков главной статьей расходов. Они тратят на него четверть своих карманных денег – больше, чем на компакт-диски, компьютерные игры и иллюстрированные журналы, которые еще недавно доминировали в подростковом бюджете.
– Без своего мобильника я теперь не могу прожить и дня, – говорит восьмиклассница Наоми, с которой я разговорился в метро. – До гимназии я добираюсь больше часа и могу болтать с подругами, пока еду. А главное, знакомые могут звонить по вечерам прямо в мою комнату. Им не надо просить родителей подозвать меня к трубке, объяснять, кто и о чем хочет со мной говорить…
При этом я со вздохом вспомнил свои молодые годы, когда отнюдь не у каждой московской девушки был телефон, да и тот чаще всего висел в коридоре коммунальной квартиры. Наоми рассказала, что теперь при знакомстве юноши и девушки на пару минут обмениваются мобильниками, чтобы ввести в их память свои имена и номера телефонов. В телефонном аппарате Наоми значатся около трехсот знакомых. И по их числу подруги негласно соревнуются друг с другом.
Думаю, что ажиотажный спрос на мобильные телефоны, охвативший Японию – в 1993 году их было 2 миллиона, в 1995 году – 10 миллионов, в 2000 – около 50 миллионов, – в немалой степени объясняется особенностями японского характера. С одной стороны, образ жизни японцев, их традиционная мораль заставляют человека быть застенчивым, как бы носить маску. А с другой – рождает чувство одиночества, жажду общения, стремление ощутить причастность к некоему кругу людей.
Еще на рубеже 90-х годов Япония была полностью телефонизирована – 44 абонента на каждые 100 жителей. Число аппаратов сравнялось с количеством семей. Теперь в стране больше мобильных, чем стационарных телефонов. Да и квартирный аппарат стал совершеннее. Каждая пятая японская семья обзавелась автоответчиком и факсом. По факсимильной связи ведется деловая переписка. Правда, теперь у нее появился соперник – электронная почта. В 2000 году в Японии насчитывалось 15 миллионов пользователей Интернета. По их доле – 12 процентов населения – Страна восходящего солнца занимает ныне лишь тринадцатое место в мире. Объясняется это, во-первых, тем, что в США половина семей имеют персональные компьютеры, тогда как в Японии – лишь третья часть. Во-вторых, иероглифическая письменность затрудняет пользование клавиатурой компьютеров. Наконец, подключение к «всемирной паутине» стоит в Японии гораздо дороже, чем в Северной Америке и Западной Европе.
На беду Японии, Интернет получил бурное распространение в 90-х годах. Как раз тогда ее экономику парализовал затяжной спад, совпавший с небывало длительным подъемом деловой активности в Соединенных Штатах. В результате Япония оказалась на обочине информационной революции, утратила только что обретенное ею положение мирового лидера, которое она ценой самоотверженных усилий завоевала в 50–80-х годах. Именно поэтому японцы с горечью называют 90-е годы «потерянным десятилетием».
Впрочем, японцы не раз подтверждали свою способность догонять, быстро совершенствовать и внедрять в массовое производство технологии, созданные в других странах. Ныне они решили делать главный упор не на персональный компьютер, а на сотовый телефон. Уже более 70 миллионов японцев имеют мобильники с прямым выходом в Интернет. Через свой аппарат они могут принимать и отправлять сообщения по электронной почте, совершать банковские операции, заключать сделки в сети электронной торговли и даже рассчитываться за проезд по платным автострадам, не тратя времени в очередях перед терминалами.
Итак, Стране восходящего солнца снова приходится догонять Запад, раньше ее устремившийся в век информатики и кибернетики. Японцы, как и прежде, ищут новые пути, пытаются применить в новых целях уже имеющиеся преимущества. Взять, к примеру, такую область японского лидерства, как роботостроение. Страна восходящего солнца вот уже 30 лет широко применяет роботы в производстве. На ее долю приходится почти 60 процентов действующих в мире промышленных роботов. Практически безлюдные цехи японских автозаводов выглядят, как сцены из научно-фантастического романа. Самые трудные для людей операции, например сварка кузовов, с безукоризненной точностью выполняют не знающие ни усталости, ни понедельничного похмелья роботы.
Кибернетика почему-то особенно близка сердцу японских ученых и инженеров. В то время как их американские коллеги сделали ставку на информационные технологии, японцы изобрели тамагочи – виртуальное существо, привлекающее человека лишь тем, что о нем надо постоянно проявлять заботу.
Огромный коммерческий успех имела новинка концерна «Сони» – собачка Айбо. Этот робот-щенок поворачивает голову на зов, виляет хвостом перед хозяином и лает на чужих. Он был выставлен на продажу в Токио по цене около 2500 долларов. Причем 3000 таких игрушек разошлись за 20 минут. 2000 собачек Айбо были за 4 дня проданы на Западном побережье США, правда, большинство покупателей и там составили японцы.
Если щенок Айбо восхищает как чудо кибернетики, то владелец котенка Тама подчас вообще забывает, что его любимец – робот. Он ласкается к хозяину, мурлычет, закрывая глаза, но способен и выпускать когти. Кибер-котенок, созданный корпорацией «Омрон», не только развлекает детей, но и скрашивает одиночество престарелых.
Автор котенка Тама, инженер Таканори Сибата, поначалу работал над промышленными роботами. Но теперь стал энтузиастом нового направления.
– Я хочу, чтобы роботы вошли в быт людей, стали их спутниками и друзьями…
Воплощением этой мечты может служить медвежонок Кума, созданный концерном «Мацусита». Это робот-сиделка, предназначенный присматривать за одинокими стариками и быть связующим звеном между ними и ближайшей поликлиникой.
Когда 77-летняя пенсионерка Кадзуко Томияма выходит из спальни, она слышит голос медвежонка Кума: «Доброе утро. Не забудь, что сегодня в 11 часов тебе идти к врачу. Оденься потеплее – на улице 13 градусов».
За этим следует принятый у японцев обмен приветственными фразами. Причем каждый диалог записывается на пленку и передается на пульт местного собеса. Если владелец не отвечает на реплики робота, в ближайшей поликлинике звучит сигнал тревоги и на место выезжает бригада «Скорой помощи».
– Меня всегда пугала судьба моего одинокого соседа, который умер у себя дома, а люди узнали об этом лишь две недели спустя, – говорит Кадзуко Томияма. – Теперь, под присмотром медвежонка я спокойна. Приятно, что он помогает в доме – зажигает свет, включает кондиционер, а попросишь – и телевизор.
По мнению инженера Сибата, емкость рынка домашних роботов может составить в Японии 10 миллиардов долларов – а это вдвое больше, чем нынешний рынок промышленных роботов. Так что игрушки вроде щенка Айбо, котенка Тама и медвежонка Кума – это не пустяк. Да и технологии, нужные для их изготовления, двигают Японию вперед, в век информатики и кибернетики.
Вот уже в третий раз – как в 1868 и 1945 годах – Страна восходящего солнца переживает переломный момент в своей истории. Первый перелом совершил император Мэйдзи, которого соотечественники сравнивают с Петром Великим. Его реформы положили конец периоду полной изоляции от внешнего мира и поставили Японию на путь модернизации под девизом «западная техника – восточный дух». Второй перелом произошел после разгрома японского милитаризма. Тогда удалось удачно провести конверсию централизованного военно-промышленного комплекса, правильно выбрать наиболее перспективные отрасли для экспортно ориентированного производства и превратить Японию во вторую экономическую сверхдержаву мира. К концу 80-х годов была достигнута цель, служившая национальной идеей для послевоенных поколений японцев: доказать, что они ни в чем не уступают тем, кто победил их во Второй мировой войне.
На пороге XXI века Япония вновь оказалась на перепутье. Ее «секретное оружие», важное слагаемое успеха послевоенного экономического чуда: семейственность, патриархальность в трудовых и деловых отношениях (за что японцы называют свою страну «кадзоку-кокка» – государство-семья) – все это оказалось устаревшим в постиндустриальном обществе.
Промышленная революция середины XVIII века в Англии изменила не только способ производства, но и образ жизни людей, характер их взаимоотношений, систему ценностей. Такие же принципиальные сдвиги сулит и информационно-технологическая революция на рубеже XXI века. Именно в силу своей самобытности Япония ощущает это особенно остро. Новая национальная цель – превратиться из «царства групп» в «царство личностей» – стала безотлагательной необходимостью. И вот на нынешнем, третьем крутом вираже японской истории под перекрестным огнем критики оказалось именно то, чем Страна восходящего солнца привыкла гордиться, – народное образование.
Его стержнем, как уже отмечалось, служит экзаменационная система, основанная на конфуцианских принципах отбора чиновников в Древнем Китае. Суть ее – приучать людей запоминать, а не размышлять; поступать, как принято, а не искать самостоятельных решений; следовать традициям, а не ломать их. Такое народное образование отвечало запросам массового серийного производства, когда требовалась горстка умных генералов и армия послушных рядовых.
Но вот пришла эпоха информационных технологий. А Интернет – инструмент сугубо индивидуальный. Японский метод принятия решений на основе анонимного общего согласия с ним плохо сочетается. Ключом к успеху служит теперь личная творческая инициатива. Коллективизм, который в 50–80-х годах был для Японии источником силы, ныне стал причиной ее слабости.
Пожалуй, самым наглядным воплощением недостатков японского народного образования может служить то, что среди ученых Страны восходящего солнца лишь шесть нобелевских лауреатов, тогда как в США их более полутораста.
«Чтобы преуспеть в американском обществе, человек должен выявить какой-то присущий именно ему талант и настойчиво развивать, совершенствовать его. В Японии же слишком мало уважается личная творческая инициатива, нет состязательности при ее раскрытии. От массового производства усредненно образованных специалистов нам пора переходить к отбору и воспитанию интеллектуальной элиты», – говорит физик Лео Эсаки, лауреат Нобелевской премии 1973 года.
До сих пор не только школьников, но и студентов побуждали лишь запоминать то, что написано в учебниках или сказано на занятиях. Задачей народного образования было вырастить образцовых японцев, способных ставить общий успех выше личных амбиций. Как метко заметил мне в Токио американский коллега, если на Западе взрослеть – значит становиться более независимым, то у японцев происходило как раз наоборот.
По поручению покойного премьер-министра Обути группа лучших умов страны представила на рассмотрение правительства свой доклад «Японское видение XXI века». Документ призывает воспитывать у молодежи дух новаторства, видеть в разнообразии источник силы. Среди самых сенсационных рекомендаций – придать английскому статус второго государственного языка, дублировать на нем все официальные документы. Авторы «Японского видения XXI века» с горечью констатируют, что по владению английским, который фактически стал языком Интернета, японцы стоят на одном из последних мест в мире.
В XXI веке предлагается приватизировать преподавание английского в рамках радикальной реформы японского народного образования. Она подразумевает сорокапроцентное сокращение общеобязательной программы и переход на трехдневную школьную неделю. Учащиеся должны будут посещать школу по понедельникам, средам и пятницам. А на высвободившиеся бюджетные средства детям будут раздавать ваучеры, чтобы по вторникам и четвергам они могли по своему выбору посещать дополнительные частные курсы по изучению английского языка, а также других предметов, то ли с физико-математическим, то ли с гуманитарным уклоном.
Итак, вступая в XXI век, Япония намерена превратиться из «царства групп» в «царство личностей». Для этого необходимо внести коррективы в традиционные нормы этики и морали, культивировать автономию индивидуума.
До недавних пор считалось, что Япония первой доказала: модернизация отнюдь не обязательно означает вестернизацию, отказ от азиатских ценностей в пользу западных. Теперь, когда Японии приходится расплачиваться за отрицание индивидуализма, на Западе ждут, что она наконец шагнет в сторону американской модели. Но Страна восходящего солнца вряд ли станет подобием Соединенных Штатов даже в эпоху глобализации и информатизации. Она знала перемены и прежде, но всегда менялась по-своему, по-японски. Перенимая что-то из-за рубежа, Япония всегда переделывала это на свой лад. Так, по моему убеждению, произойдет и на сей раз.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.