Глава 2 Княжеская (боярская) дума

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 2

Княжеская (боярская) дума

Своеобразным продолжением князя в X–XIII вв. являлось его ближайшее окружение, с которым он обсуждал и решал наиболее важные вопросы в жизни страны, княжества или волости. В летописи эта практики зафиксирована уже для середины X в. Закончившийся трагически поход 945 г. на древлян, был навязан князю Игорю его дружиной. «Поиди, княже, с нами в дань, да и ты добудеши и мы. И послуша Игорь».[71] Святослав заявил Ольге и боярам о желании жить в Переяславце на Дунае: «Рече Святослава къ матери своеи и къ боляромъ своимъ: „Не любо ми есть в Киев? быти, хочю жити в Переясллвци на Дунаи“».[72]

Результатом совместных дум князя Владимира и его советников явилось принятие Русью восточного христианства. Неоднократно приходилось Владимиру собирать бояр и старцев градских на думу для обсуждения этого непростого вопроса. В изложении летописца, именно думцы предложили князю послать мужей добрых и смышленых для испытания веры и они же окончательно склонили его к принятию христианства из Византии. «Аще бы лихъ законъ гречьский, — говорили бояре Владимиру на очередном совместном совете, — то не бы баба твоя прияла Ольга, яже б? мудр?иши вс?хъ челов?къ».[73]

В свое время исследователи пытались ответить на вопрос, кто скрывается под определением «бояре и старцы». Одни видели в них земских бояр, другие княжеских. В. О. Ключевский думал, что под старцами следует понимать военно-правительственную старшину торгового города. Разумеется, это важно знать. Но, в данном случае, более существенным является не то из какого сословия происходили княжеские думцы, а то, что они представляли органическую часть княжеской власти. Без них, без того чтобы не «сгадать с мужьми своими», не поведать «мужемъ л?пшимъ думы своея», князья обычно ничего не предпринимали.

Совет Владимира Святославича с боярами и дружиной о месте и времени принятия христианства на Руси. 987 г. Миниатюра Радзивиловской летописи.

Точнее, не должны были предпринимать. Это следует из «Поучения» Владимира Мономаха своим детям, в котором он призывает их начинать день с молитвы Богу и совета с дружиной. «И с?дше думати с дружиною, или люди оправляти, или на лов? ?хати».[74] В пользу такой практики свидетельствует и «Житие Феодосия Печерского», в котором говорится, что возвращаясь утром из загородного княжеского дворца, он встречал по дороге бояр, спешивших на совет к князю.

Прежде чем продолжить анализ летописных известий о княжеской думе, необходимо хотя бы коротко остановиться на отношении к ней историков. Оно не отличается единомыслием Одни считали думу органом княжеского управления, другие отводили ей значение совещательного элемента. Такого мнения, в частности, придерживался В. И. Сергеевич. Он утверждал, что князья имели не совет, а лишь советников, выслушивали их мнения по разным вопросам, но эти мнения не были для них обязательными Князья могли действовать и помимо воли думцев, правда, это было сопряжено с определенными для них рисками. Общие действия возможны были, согласно В. И. Сергеевичу, только тогда, когда думцы соглашались с князем, в противном случае ему приходилось отказываться от задуманного. Думы как учреждения на Руси не было, а в летописях нашли отражения лишь акты думания или советования князя с людьми, которым он доверял.[75]

Как видим, несмотря на решительное неприятие думы как властного института, думцам или советникам князя В. И. Сергеевич все же отводил существенное место в жизни княжества — земли.

В. О. Ключевский считал княжескую думу учреждением постоянным, действовавшим ежедневно. Князь обладал суверенным правом в выборе себе советников, мог разойтись с ними во мнениях, но не мог обойтись без этого учреждения. Совещание с боярами было не политическим правом бояр или обязанностью князя, а практическим удобством обеих сторон. Собиралась дума случайно, по мере надобности.[76]

Еще более определенно о политическом значении княжеской думы высказался М. Ф. Владимирский-Буданов. Согласно ему, дума являлась обязательным элементом в составе государственной власти каждой земли. Он называл ее третьим властным учреждением, аристократическим по своему содержанию, поскольку думцами князя были лучшие люди земли — княжие мужи и бояре.[77]

Обстоятельное исследование княжеской думы выполнил М. А. Дьяконов. Продолжая мысль В. О. Ключевского о том, что нельзя смешивать политическую обязательность с практической необходимостью, он подчеркнул, что в сфере обычного права факт и право не только не могут быть противополагаемы, но нередко не могут быть и разграничены. Право рождается из фактов, то есть из практики. Явления, порождаемые практической необходимостью, служат самой благопристойной почвой для зарождения и укрепления обычного права. Политические интересы каждого князя, утверждал М. А. Дьяконов, изо дня в день повторяющиеся, порождали все государственные порядки и не могли не найти отражения в государственном строе.[78]

А. Е. Пресняков в своем исследовании княжего права на Руси отмечал, что «с?дше думати съ дружиною» — входило в расписание постоянных занятий князя, как это можно заключить на основании свидетельства «Поучения» Мономаха. О постоянных совещаниях князей с дружинами говорит нам и летопись. И, тем не менее, А. Е. Пресняков не видел в этих совещаниях государственный институт. Их характер, согласно ему, носил личностный и бытовой отпечаток. Они стояли вне политического строя земель-княжений, как более или менее частное дело князя, а его «дума» с дружиною не сложилась в учреждение. Князь, будто бы, думал не с советом должностных лиц, а с близкими окружавшими его людьми.[79]

Разумеется, вывод этот не бесспорен, поскольку различить «близких людей» и «должностных лиц», находившихся в окружении князя, не так просто. Как и В. И. Сергеевич, А. Е. Пресняков не был последователен в своих определениях. Наряду с приведенными выше, ему принадлежат и другие, в которых значение дружины приравнивается к княжескому двору, а советы с ней названы такими, которые сильно влияли на действия князей.[80]

Не большей определенностью по отношению к княжеской думе характеризуются взгляды С. В. Юшкова. Они также не лишены внутренних противоречий. Одним из неопровержимых аргументов в пользу отсутствия думы как учреждения в Киевском государстве он считал тот, что источники не знают такого названия. Ни «княжеской», ни «боярской» дум в них нет. При этом сослался на В. О. Ключевского, утверждавшего, что термин «боярская дума» ученый, а не документальный. «Уже этот один факт отсутствия названия — восклицал С. В. Юшков, — является одним из сильнейших доводов, говорящим против существования предполагаемого учреждения».[81]

В действительности, отсутствие адекватного термина не может являться аргументом в пользу отсутствия и самого явления. С. В. Юшков определенно знал, что ученое или кабинетное происхождение имели и термины «Киевская Русь» или «Киевское государство», между тем не был столь щепетилен в их употреблении и не считал отсутствие их в источниках «сильнейшим доводом», говорящим против существования такого «учреждения».

Из дальнейших рассуждений становится ясным, что С. В. Юшков, как и его идейные предтечи, был категоричен не столько в отрицании явления, сколько его названия. «Князь, — утверждал он, — не нуждался в особой боярской думе потому, что, начиная с момента образования Киевского государства, у него был нормальный, постоянно действующий совет — его дружина». Правда, озаботившись вопросом состава княжеского совета, он пришел к выводу, что его составляла не вся дружина, а только определенная группа феодалов — боярства и министериалитета, составлявшая окружение князя.[82]

Но ведь княжеский совет ничем не отличается от княжеской думы. В первом случае его название образовано от слова «советоваться», а во втором — от слова «думать». Второй термин в летописях встречается чаще и, видимо, поэтому историки XIX в. именно от него образовали название этого княжеского органа.

Исследуя содержание термина «дружина», С. В. Юшков полагал, что он употребляется в летописях в двух значениях, широком — близкие люди, товарищи, спутники и узком — ближайшие соратники и сотрудники князя или боярина. В этом последнем смысле, утверждал он, дружина не является специфической особенностью русского общественного строя феодальной эпохи, но может быть признана всеевропейским институтом.[83] Но если дружина в специальном значении этого слова это институт, то непонятно почему не может быть таковым дума или совет, представленные той самой дружиной.

Заключая свои рассуждения о княжеских советниках, С. В. Юшков, по существу, признал институциональный характер боярской думы. «В большинстве земель-княжений, — подытожил он свои размышления, — идет процесс образования при княжеском дворе определенной группы феодалов — боярства и министериалитета, составляющей окружение князя. Эта группа, решавшая наиболее важные вопросы в земле-княжении, по своему организационному типу близка к так называемой феодальной курии западноевропейского средневековья».[84]

Обстоятельное исследование княжеского совета принадлежит В. Т. Пашуто. Согласно ему, возникший при князе как верховный орган раннефеодального государства, совет эволюционировал в однопалатный сословный орган, давший устойчивый институт политического строя древней Руси. С развитием политической раздробленности Руси аналогичные киевскому советы действовали при князьях отдельных земель-княжений.[85]

Из приведенного историографического очерка следует, что, несмотря на длительное изучение проблемы княжеской думы, историки так и не пришли к общему согласованному мнению. Во многом это объясняется завышенными претензиями к институциональному ее содержанию, о чем скажем ниже.

При обращении к летописным известиям о княжеской думе или совете, необходимо иметь ввиду их неполноту, в определенной мере случайность попадания на страницы летописи. Их отсутствие в какой-то исторический период не является свидетельством затухания или исчезновения думской практики, равно как и увеличение числа упоминаний о ней, не может быть аргументом в пользу ее особой активности. Немного известий в летописи о думе и думцах после принятия Владимиром крещения, хотя такая акция как строительство крепостей в старой Русской земле и их заселение мужами лучшими «отъ словенъ, и от кривичь, и от чюди, и от вятичь», не могла быть осуществлена без согласия его ближайшего окружения. То же можно сказать и о возведении кафедрального храма Пресвятой Богородицы, для чего Владимир «приведе мастеры от грекъ».[86] Косвенным свидетельством участия думцев в одобрении княжеского замысла может быть то, что именно им Владимир устроил празднество в честь свершения Десятинной церкви. «И створи прдздникъ великъ въ тъ день боляромъ и старцамъ градским».[87] Определенно, это те же люди, которые раньше советовали ему принимать крещение.

Видимо, с ними Владимир решал и дела, относящиеся к установлению законопорядков в стране. В летописи об этом говорится со всей определенностью. «Б? ко Володимеръ любя дружину, и с ними думая о строи земл?н?м, и о ратехъ, и о устав? землен?м».[88] Из свидетельства о разбойниках следует, что среди советников князя были и духовные лица. Это они предложили Владимиру применить к участникам разбоев смертную казнь, с чем он и согласился: «отвергъ виры, нача казнити разбойники».[89]

Важное известие о княжеских советниках или думцах относится к 1068 г. После поражения русских князей Изяслава, Святослава и Всеволода на реке Альте от половцев, в Киеве начались народные волнения. С подола киевляне двинулись на Гору к двору воеводы Коснячка. Не обнаружив его там, направились к двору Брячеслава, чтобы освободить из поруба «дружину свою», а также полоцкого князя Всеслава. Изяслав в это время находился, как пишет летописец, «на с?няхъ с дружиною своею» и выслушивал ее советы относительно Всеслава. Одни призывали его усилить охрану полоцкого князя, другие полагали, что его следует убить. «И рекоша дружина князю: „Се зло есть; посли ко Всеславу, ать призвавше лестью ко оконцю, пронзуть и (его — П.Т.) мечемь“. И не послуша сего князь».[90]

Неизвестно, к чему бы привело следование советам дружины, однако, отказавшись от каких бы то ни было решительных действий, Изяслав вынужден был бежать из Киева.

Содержательные сведения о княжеских советниках находятся в посмертном панегирике князю Всеволоду Ярославичу. Перечислив его добродетели, летописец затем заметил, что в старости и недугах своих князь «нача любити смысла уных, св?тъ творя с ними; си же начаша заводити и (его — П.Т.) негодовати дружины своея первыя и людем не доходити княже правды».[91] Из сказанного следует, что все беды начались тогда, когда Всеволод отодвинул от себя «дружину свою первую» и начал советоваться с молодыми. Определенно, летописец увидел в этом нарушение давнего порядка.

Нечто похожее имело место во время короткого княжения в Киеве Святополка Окаянного. Свою сентенцию о его злокознях летописец заключил такими словами. «Лют? во граду тому, в немь же князь унъ, любяй вино пити съ гусльми и съ младыми св?тники. Сяковые бо Богъ дасть за гр?хы, а старыя и мудрыя отъиметь».[92]

Аналогичным образом представлен летописцем и Владимир Ярославич, занявший галицкий стол после смерти Ярослава Осмомысла. «И б? бо любезнивъ питию многому, и думы не любяшеть с мужми своими». В конечном итоге это привело к тому, что «мужи галичькии» вынудили молодого князя бежать «во Угры ко королеви». Судьба его могла сложиться и более печально, однако от расправы над ним мужей галицких остановило отсутствие единомыслия в их среде. «Мужи же галичькыи совокупивше полкы своя и утвердившеся крестомъ, и восташа на князь свой, и не см?ша его изымати, ни убити, зане не вси бяхуть в дум? той».[93]

Тема «смысленных и несмысленных» советников нашла отражение и в рассказе о начальном периоде киевского княжения Святополка Изяславича. Сперва он, «не здумавъ с болшею дружиною отнею и стрыя своего», заключил в истопку пришедших к нему на переговоры половецких послов, а затем, послушав «несмысленных», чуть было не выступил в поход на половцев с 700 отроками. В конце концов, прислушался к мнению «смысленных» и послал к Владимиру Мономаху гонцов за помощью.[94]

Из приведенных известий следует, что, в представлении летописцев, законными советниками князей были старшие дружинники, так называемая дружина «передняя» или «большая». Она же, видимо, была и «смысленные», с мнением которых князь обязан считаться, тогда как «уные» (они же «несмысленные») всегда плохие советники. Очень хорошо это отражено в рассказе о походе Святополка, Владимира и Ростислава на половцев к реке Стугне. Прежде, чем переходить реку и вступать в битву с половцами, князья собирают дружину на совет. «Созваша дружину свою на сов?тъ, хотяче поступити чересъ р?ку, и начаша думати». Предложение Владимира Мономаха заключить с кочевниками мир, «стояче чересъ р?ку», поддержали «смыслении мужи, Янь и прочий». Киевляне «не восхотеша сов?та сего» и настояли на необходимости сражения. В результате битва была проиграна, а Ростислава на глазах у Владимира затянула стугнинская трясина.[95]

Мнение думцев не всегда было лучшим, но князья, чаще всего, вынуждены были следовать ему. Так как это случилось с Владимиром Мономахом в 1095 г. В Переяслав прибыл половецкий хан Итларь для заключения мира. В это время из Киева «пришелъ Славята к Володимеру от Святополка на н?кое орудие». Из дальнейших событий следует, что этим «орудием», скорее всего, был совет убить половецкого хана. «И начаша думати дружина Ратибора со княземъ Володимером о погубленьи Итларевы чади». В начале этой думы Владимир был против такого коварного убийства, однако затем согласился с доводами дружины и («посдуша ихъ») отдал приказ убить Итларя.[96]

Совет Владимира Мономаха с дружиной об убийстве половецкого хана Итларя. 1095 г. Миниатюра Радзивиловской летописи

С дружиной князья обдумывали планы военных походов на половцев, примером чему является летописный рассказ 1103 г. о встрече Святополка и Мономаха под Киевом. Как пишет летописец, «снястася думати на Долобьск?». Думали они не одни, но с дружинами. Уточнение, что все собрались «въ единому шатр?», указывает на относительно небольшое число участников этой думы. Определенно, с каждым князем прибыли только наиболее доверенные их люди. Начало «думания» не предвещало достижения согласия. Киевская дружина заявила, что «негодно нын? весн? ити», мотивируя свои сомнения тем, что можно «погубити смерды и ролью ихъ». Однако Мономаху удалось убедить киевскую дружину. После приведенных им аргументов в пользу похода, как пишет летописец, «не могоша отв?щати дружина Святополча». Вслед за ней свое согласие выразил и Святополк: «Се язъ готовъ уже».[97] В летописной статье 1111 г. этот рассказ повторен с некоторыми подробностями, но с тем же содержательным наполнением. Поход на половцев не мог состояться без одобрения его княжескими советниками.

Мнением ближайшего окружения князья дорожили и позже Изяслав Мстиславич, узнав об убийстве в Киеве Игоря Олеговича, заявил своей дружине: «То мн? есть порока всякого отъ людии не уйти, т?мъ есть речи: Изяславъ вел?лъ (убити), но тому Богъ послухъ, яко не повел?лъ, ни науцилъ». В ответ его мужи сказали, что «Богъ в?даеть и вси людье, яко не ты его убил, но убили суть братия его».[98]

Содержательно близкое свидетельство находится в летописной статье 1170 г. Мстислав Изяславич, оговоренный боярами Нестером и Петром Бориславичами, будто хотел пленить князей Давыда и Рюрика Ростиславичей, ужаснулся мысленно «и яви дружин? своей» Дружина успокоила князя тем, что наветы исходят от злых людей, тогда как он прав перед Богом и людьми. «Княже! Не лепь ти велита брата крестъ ц?ловати: ц? да будуть злии человец?, завидяче твоей любви, вложили будуть зло слово, а ты всякъ правъ предъ Богомъ и пр?дъ челов?ки». Из продолжения речи дружины следует, что без нее князь просто не мог ничего подобного замыслить, а тем более осуществить. «Тоб? без насъ того нельзя было замыслити, ни створити, а мы вси ведаемъ твою истиньную любовь къ вс?й брать?». После этого последовал совет дружины послать Давыду и Рюрику заверения в любви, что Мстислав Изяславич и исполнил.[99]

Встреча Владимира Мономаха с дружинами Давыда и Олега Святославичей для совета о походе против Давыда Игоревича и Святополка Изяславича. 1097 г. Миниатюра Радзивиловской летописи

Приведенное свидетельство, по существу, впервые с такой откровенной обнаженностью отразило суть отношений князя и его боярско-дружинного окружения. Последнее не допускало и мысли, чтобы князь мог самолично, без совета с ним, принимать важные решения. Видимо, фраза — «Тоб? без насъ того нельзя было замыслити» — имеет не только конкретный, но и более широкий смысл. Скорее всего, это было общим правилом княжеско-дружинных властных отношений.

Подтверждением сказанного может быть летописное известие 1169 г. о конфликте дорогобужского князя Владимира Мстиславича с Мстиславом Изяславичем. Послушавшись галицких бояр Чагровичей, Владимир решил отречься от крестного целования Мстиславу. Об этом он объявил своим боярам, но одобрения не получил. «И рекаша ему дружина его: „О соб? еси, княже, замыслилъ, а не ?демъ по тоб?, мы того не в?дали“».[100] Как видим, принятое князем решение без думы с боярским окружением, ни к чему его не обязывало. Судя по заявлению, бояре оскорбились не столько самим решением, сколько тем, что принято оно было без их участия.

В свидетельствах летописи о противостоянии Изяслава Мстиславича и Юрия Долгорукого из-за великокняжеского стола неизменно упоминаются и их советники, без которых князья не предпринимали каких-либо действий. В 1147 г. Изяслав и Ростислав Мстиславичи обсуждали с «мужи своими и с дружиною» как им продолжать борьбу с черниговскими князьями и их союзниками половцами. По совету дружины решено было идти к городу Всеволожу, с чем князья и согласились.[101] В 1149 г. перед сражением с Юрием Долгоруким под Переяславлем Изяслав и Ростислав Мстиславичи «съзваша баяры свое и всю дружину свою, и нача думати с ними, хотя по?хати к Гюрьги на ону сторону за Трубежь». Как это случалось неоднократно и раньше, Изяслав получил разноречивые советы. Одни мужи «отговаривали» его от сражения, другие «понуживали». Изяслав прислушался ко вторым, что и привело его к поражению.

Любопытное свидетельство о поведении княжеских советников Юрия Долгорукого относительно того, кому владеть Киевом, содержится в летописной статье 1150 г. Ипатьевской летописи. Узнав о том, что Юрий «поваби Вячеслава на столъ Киеву», его бояре решительно воспротивились этому и убедили князя не уступать Киева. «Бояре же размолвиша Дюрга, рекуче: „Брату твоему не удержати Киева, да не будеть его ни тоб?, ни оному“». Подытожил летописец свой рассказ почти что традиционной фразой: «Дюргеви же посдушавшю бояръ».[102]

Показательное известие о роли советников в принятии княжеских решений содержится в статье 1171 г. Ипатьевской летописи. Когда Киев осадили войска Андрея Боголюбского, дружина Мстислава Изяславича предложила ему немедленно оставить город. «Мьстиславу же начаша дружина молвити: „Что, княже, стоите, по?ди из города, намъ ихъ не перемочи“». Князь подчинился такому решению и бежал в Василев.[103]

Решения князей, согласованные с их думцами и советниками, представлялись настолько естественными для летописцев, что случаи нарушения такой практики неизменно вызывали у них осуждение. Характерным примером этому может быть рассказ о попытке Святослава Всеволодовича изгнать из Киевской земли Рюрика Ростиславича, а из Смоленской — его брата Давыда, чтобы одному принять «власть Рускую». Из этой затеи ничего не вышло. И, прежде всего, потому, что Святослав «не повед? сего мужемь своимъ л?пшимъ думы своея». Да и дума эта, согласно летописцу, не была богоугодной. Не случайно, он заметил, что «Богъ не любить высокия мысли нашия, възносящегося смиряеть». После этого привел слова Святослава о том, что «немочьно ми быти в Киев?».[104]

Показательным для определения сущности княжеской думы является летописная статья 1185 г. В ней впервые княжеские советники названы термином «думцы». Когда Игорь Святославич, по совету сына тысяцкого и конюшего, принял решение бежать из половецкого плена, то думцы не одобрили этот план. «И рекоша Игореви думцы его: „Мысль высоку и неугодну Господеви имеете в соб?“»… «Князь же Игорь приимъ во сердц? съв?тъ ихъ».[105] Правда, как только появилась возможность, Игорь бежал в Русь.

Без дум с дружиною не мог обойтись даже такой авторитарный князь, как Всеволод Большое Гнездо. Его поход на Болгар в 1184 г. представлен летописцем как результат дум не только с братиею своею, но и с дружиною. Нарядив полки для штурма Великого города, Всеволод, как пишет летописец, «поча думати с дружиною».[106] Когда в 1200 г. к Всеволоду Юрьевичу пришли «л?пши? мужи» из Новгорда просить у него сына на княжение, тот «здумавъ с дружиною своею и утвердивъ ихъ крестомъ честнымъ на всей своей воли, да имъ сына своего Святослава».[107]

Значительное число известий о княжеских советниках или думцах содержится в Галицко-Волынской летописи. Являясь, фактически, реальной политической властью в годы малолетства князей Данила и Василька Романовичей, их боярское окружение и в последующем представляло собой влиятельную силу. Нередко, враждебную князьям. Как свидетельствует летописная статья 1230 г., безбожные галицкие бояре дважды пытались лишить жизни Данила Романовича. И оба раза это должно было произойти во время думского собрания.

Совет Ярослава Владимировича Галицкого с боярами. 1153 г. Миниатюра Радзивиловской летописи

Вот, что об этом говорится в летописи, «В л?то 6738. Крамол? же бывши во безбожныхъ боярехъ галичькыхъ, съв?тъ створше со братучадьемъ его (Данила — П.Т.) Олександромъ на убьенье и преданье земл? его. С?дящимъ же имъ в дум? и хотящимъ огнемь зажещи». После того, как этот коварный план был разрушен Васильком, галицкие бояре придумали новый. Решили пригласить Данила на второй совет и там убить его. «Другим съв?тъ створиша на убьенье его». Князь уже был на пути в Вишню (место второго совета), когда его встретил посол тысяцкого Демяна и сказал, чтобы он не шел в этот совет. «Яко пиръ золъ есть, яко св?щано есть безбожнымъ твоимъ бояриномъ Филипомъ и братучадомъ твоимъ Олександромъ, яко убьену ти быти».[108]

Приведенные летописные свидетельства о совещаниях (или думах) князей со своими дружинами, разумеется далеко не исчерпывающие. Тем не менее, не оставляют сомнений в том, что это была обычная практика княжеского правления. Настолько обычная, что нередко его результаты в общественном мнении представляются как последствия хороших или плохих советов княжеского окружения. Как писал Даниил Заточник, «с добрымъ бо думцею князь высока стола додумается, а съ лихимъ думцею думаетъ и малого стола лишенъ будетъ». Согласно ему же, «князь не самъ впадаетъ во многия въ вещи злыа, но думци вводятъ».[109] Так, в частности, летописец объясняет отказ Олега Святославича прибыть на съезд в Киев: князь «послушавъ злыхъ сов?тникъ».

Кто входил в круг княжеских советников и насколько он был широк? Из буквального свидетельства летописных известий можно придти к выводу, что совет этот составляла старшая дружина, городские старцы и, возможно, как предполагал В. О. Ключевский, церковные иерархи. Позже, в XI–XII вв., княжеские советники обозначены в летописи термином «дружина», иногда с уточняющими словами «отня», «старейшея», «передняя», а также «мужи» и «бояре». В конце XII — нач. XIII вв. входят в употребление термины «советники» и «думцы». В летописи отмечены случаи, когда в качестве княжеских советников выступают так называемые «уные», под которыми следует понимать младшую дружину. Однако это не правило, а исключения из него, причем, как и подчеркнуто всякий раз в летописи, имевшие отрицательные последствия.

О численном составе княжеских советников или думцев в летописных известиях прямых известий нет. М. А. Дьяконов, отметив, что, согласно немногим свидетельствам, число княжих мужей, принимавших участие в совещаниях, равнялось пяти-семи, видел в них всех наличных думцев князя.[110] Трудно сказать, так ли было в действительности, но то, что думцами не были все княжеские дружинники, пусть только и старшие, определенно.[111]

Во время восстания киевлян 1068 г. Изяслав Ярославич «с?дящу на сен?хъ с дружиною своею». Скорее всего здесь под «дружиной» подразумевались только ближайшие княжеские советники. Главным среди которых был воевода Тукы, отрекомендованный летописцем как «Чюдиновъ брат». Не указывает на большое число княжеских советников и летописная статья 1103 г., в которой говорится, что князья Святополк и Владимир со своими дружинами поместились «в единомь шатр?».

Косвенные данные о количественном составе думцев содержаться в летописной статье 1169 г. Совет об отступлении от крестного целования Мстиславу Изяславичу Владимир Мстиславич получил от бояр Чагровичей — Чекмана, его брата Ташмана и Маночюка. Будучи рад «дум? их», князь объявил ее еще трем боярам — «Рагуйлови Добрыничю и къ Михалеви и къ Завидови», которые не были в том совете, но определенно состояли в нем. Немногим выше Рагуйло и Михаль отрекомендованы летописцем как «мужи» Владимира Мстиславича, участвовавшие в переговорах с такими же доверенными лицами вышегородского князя Давыда Ростиславича: тысяцким Радилом и двумя Василиями, из которых один назван по отчеству — Волкович. Еще раньше в летописи сказано, что Рагуйло был тысяцким Владимира.

О том, что в числе княжеских советников могли находиться и церковные иерархи свидетельствует летописная статья 1164 г. В Чернигове умер князь Святослав Ольгович. Опасаясь, что стол может захватить новгород-северский князь Святослав Всеволодович, княгиня вместе с боярами мужа и епископом Антонием приняли решение утаить княжью смерть, а тем временем послать по его сына Олега. Все участники поклялись на иконе св. Спаса хранить тайну. В том числе и епископ Антоний. Тысяцкому Гюрги показалось, что «не л?по дати пискупу ц?ловати святого Спаса», поскольку он является святителем. Но, как оказалось впоследствии, именно епископ и нарушил клятву, тайно написав грамоту Святославу Всеволодовичу. В летописи этот поступок получил оценку «злого преступления» и объяснен тем, что Антоний был греком.[112]

Определенное представление о количественном составе княжеского совета дает летописный рассказ об отступлении окружения умершего великого князя киевского Всеволода Ольговича от клятвы верности брату Игорю. Совет этот назван злым, а начальниками его объявлены тысяцкий Глеб, воеводы Иван Воитишич и Лазарь Саковский, а также Василь Полочанин и Мирослав Хилич. Они «совокупиша около себе кыяны и св?щашася, како бы имъ узъмощи перельстити князя своего».[113]

Примерно такое количество ближайших княжеских людей называет и летописная статья 1171 г. Настигшая князя Мстислава Изяславича, бежавшего из Киева на Василев, Бастиева чадь захватила в плен Дмитра Хороброго, Олексу Дворьского, Сбыслава Жирославича, Иванка Творимировича, Рода Тиуна. Были пленены и «ины многы», но то, что летописец только некоторых назвал по имени свидетельствует об особом их социальном статусе.[114]

Из приведенных известий следует, что в состав княжеской думы входили, прежде всего, представители служилой княжеской администрации. Определенно тысяцкий и воевода, о чем говорится в летописи.

Наверное также и тиун, предполагать участие которого дает основание его высокий административный статус и неизменное присутствие в княжеском окружении. Для опознания награбленного дружиной Юрия Долгорукого имущества Изяслава Мстиславича, последний «посла мужи своя и тивуна своего».[115] Ростислав Мстиславич, после смерти Вячеслава Владимировича, «?ха на Ярославль дворъ, и съзва мужа отца своего Вячеславли и тивуны и ключники».[116] Когда Мстислав Изяславич был приглашен своей братиею и киевлянами на киевский стол, то впереди себя он послал в Киев Василька Ярополковича и «тиунъ свои посла».[117] Согласно приведенному выше летописному известию 1171 г. названный по имени тиун Род находился в окружении Мстислава Изяславича, когда он вынуждено покинул Киев.

В ближайшем окружении изгнанного киевского князя находился дворский Олекса, что позволяет также причислить его к княжеским советникам. Из известий, содержавшихся в Галицко-Волынской летописи, следует, что дворские находились на одной из высших ступеней в княжеской администрации. Когда в 1236 г. Даниил Романович подошел к Галичу, то, под давлением галичан, приглашение ему направили епископ Артемий и дворский Григорий. Они заявили: «Прииди, княже Данило, приими градъ».[118] В летописной статье 1247 г. сообщается, что вместе с князьями Даниилом и Васильком в преследовании литовских дружин принимал участие и дворский Яков со своими воями.[119] Одна из ведущих ролей в сражении Данила Романовича с венграми и Ростиславом Михайловичем в 1249 г. принадлежала дворскому Андрею, который предводительствовал профессиональной дружиной. Он же пленил венгерского воеводу Филю и привел его к Данилу на расправу.[120]

Все последующие упоминания дворских в Галицко-Волынской летописи представляют их как ближайших военных помощников князей Данила и Василька Романовичей. В летописной статье 1268 г. сказано: «Служащии же князи Данилови и людье Василкови, Юрьи, Олекса дворьскый, ин?и ?хаша на н?» (на литовцев — П.Т.).[121]

В число думцев определенно входил милостник, который, хотя и не занимал никакой служивой должности, был одним из наиболее приближенных к князю лиц. В пользу этого свидетельствует, в частности летописная статья 1180 г., рассказывающая о замыслах Святослава Всеволодовича лишить столов Рюрика и Давыда Ростиславичей. Об этом, как пишет летописец, он «сдумдвъ с княгинею своею и с Кочкаремь, милостникомъ своимъ».[122]

Можно полагать, что среди княжеских советников были и их кормильцы, имевшие высокий социальный статус и политический вес. Причем, не только при малолетних князьях, но и при взрослых. Летописец упоминает их, как правило, при описании острых политических событий, связанных с междукняжескими конфликтами. В походе Ольги и Святослава на древлян в 946 г. находился и кормилец князя Асмуд. В битве 1018 г. на Буге принимал участие кормилец Ярослава Будый, исполнявший, скорее всего, воеводские функции. Под 1151 и 1171 гг. в летописи упомянут кормилец дорогобужского князя Владимира Андреевича. В первом случае он запретил своему князю участвовать в сражении на Лыбеди: «Володимира же не пусти кормилець его, зане молодъ б? в то время», во втором — исполнял какие-то посольские функции во время вооруженного конфликта между Мстиславом Изяславичем и Владимиром Андреевичем.

В 1208 г. среди великих галицких бояр, бежавших от репрессий князей Игоревичей в Венгрию, назван и кормилец Володислав. Вместе с другими боярами — Судиславом и Филиппом, он вел переговоры с венгерским королем о посажении на галицком столе Данила Романовича. Под 1231 г. упомянута вдова кормильца Нездилы, однако, как и в случае с Володиславом, в летописи нет уточнения у какого князя Нездило был кормильцем.

В XIII в. наряду с термином «кормилец» упоминается и другой — «дядько», являвшийся синонимом первого. Когда княгиня Романова узнала, что над ее сыновьями нависла смертельная опасность, она «съв?тъ створи с Мирославомъ и с дядькомъ, и на ночь б?жаша в Ляхы. Данила же возмя дядька перед ся, изыде изъ града».[123] В 1289 г. Лев Данилович послал к сыну своему «Семена своего дядьковича».[124] В поздних летописных списках слово «кормилец» заменено словом «дядько», что убедительно указывает на их содержательную однозначность.

Видимо, такими дядьками были Добрыня при Владимире Святославиче и Георгий Шимонович при Юрие Долгоруком. Оба занимали очень высокие места в княжеской администрации. Первый стал новгородским посадником, а второй — суздальским наместником. «По л?техъ же мноз?хъ с?де Володимеровичь въ Киев?, тысяцкому же своему Георгиеви, яко отцю, предасть область оуздальскую».[125]

Кроме служилых и семейно близких лиц, в думу входили и старшие или великие бояре, не занимавшие административных должностей. Это были так называемые бояре «думающие», гибель которых на Каяле оплакивал Игорь Святославич. В известиях о княжеской думе они скрываются, чаще всего, под терминами «дружина старшая», «дружина передняя», «смысленные», тогда как служилые лица определяются терминами «мужи княжи» или «мужи свои». Князь Изяслав и Ростислав Мстиславичи думали с «мужами своими и с дружиною». Советниками Юрия Долгорукого были просто бояре, а Владимира Святославича — «бояре и старцы градские».

Из сказанного явствует, что дума являлась постоянно действующим органом власти, без которого не мыслилось княжеское правление. Она была не только «актом думания или советования князя с людьми», как утверждал В. И. Сергеевич и другие историки, но вполне действенной политической институцией, участвовавшей наряду с князем в выработке решений по всем вопросам жизни страны или земли, которые подлежали княжеской юрисдикции.

Отказывая думе в институциональности, С. В. Юшков мотивировал это тем, что развитие феодальной власти не дошло еще до того уровня, когда нужно было бы создание какого-то особого органа, стоявшего над князем и его окружением.[126] Слово «окружение» тут явно лишнее, потому, что именно оно и было этим самым органом, правда, стоящим не над князем, а рядом с ним. Не была дума и частным делом князя, как это представлялось А. Е. Преснякову. Она в такой же мере древний политический институт, как и князь. Вместе с князем дума олицетворяла княжеский правящий двор.

В. И. Сергеевич, на собственный риторический вопрос — был ли князь обязан иметь советников? — отвечал, что «конечно нет». Однако, как остроумно заметил М. А. Дьяконов, не мог указать ни одного князя, у которого не было бы советников.[127] Но если практика княжеских советников или думцев была давней и постоянной, то не является ли это доказательством того, что она стала нормой политической жизни, пусть и не закрепленной юридическим актом. Это осознавал не только князь, но и его думцы. Показательным здесь может быть заявление дружины Мстислава Изяславича о том, что князь без них не мог ни замыслить зла против Рюрика и Давыда Ростиславичей, ни исполнить его. «Тоб? без нас того н?льзя было замыслити, ни створити».

Таким образом, содержащиеся в летописи свидетельства, позволяют видеть в княжеской думе постоянно действовавший орган государственной власти. Конечно, это еще не учреждение, как полагал В. О. Ключевский и другие историки, и, тем более, не однопалатная парламентская структура, как утверждал В. Т. Пашуто, но определенно политический институт, вполне соответствовавший уровню государственного развития Древней Руси X–XIII вв.